Николай Струтинский - Дорогой бессмертия

В Луцк Наташа Косяченко приехала перед самой войной. Здесь жил ее отец, по профессии актер. Двадцать лет дочь не видела отца. В 1920 году он попал в плен, после чего остался в панской Польше. А его жена с двумя детьми жила в Полтаве.

Шло время. Наташа, старшая дочь, вышла замуж. Захотелось ей повидать отца, и она приехала из Полтавы в Луцк. Когда разразилась война, ее мужа призвали в армию. Наташа не смогла выехать из Луцка. Знакомство с Марией Ивановной Дунаевой привело ее в подполье. Косяченко аккуратно выполняла поручения подпольщиков. Смелость ее не была безрассудной. «Погибнуть не трудно, это не штука, — говорила она, — куда важнее победить и остаться живым».

Эта мысль не покидала ее и теперь, когда она обдумывала варианты спасения Измайловых.

Паша Савельева пришла с новостью. Герберт ей сообщил о болезни Игоря. План родился молниеносно. Надо пойти в тюрьму и потребовать, чтобы дали на излечение Игоря. Это явится лишним доказательством того, что мать мальчика русская.

За эту мысль ухватились все. Кто же пойдет в тюрьму? Без колебаний согласилась Наташа.

…Это было в конце октября 1943 года. Наталья Николаевна Косяченко явилась в гестапо. Держала она себя уверенно, на вопрос дежурного «что ей угодно?» с улыбкой ответила: «Спасти ребенка».

— Спасти ребенка? Какого? — недоумевал дежурный.

— Я объясню вашему начальнику.

Наташу провели в хорошо обставленную комнату. На полу — пестрый ковер, под потолком — позолоченная люстра. За письменным столом, уткнувшись в бумаги, сидел краснощекий офицер. Он высокомерно окинул взглядом Косяченко. Про себя подумал: «Не дурна собой».

— Слушаю.

— В вашей тюрьме находится шестилетний мальчик Игорь Измайлов. Он болен.

— Откуда это вам известно?

— Он все время болеет, очень слабый мальчик. Я хочу просить вас, передайте его мне на излечение. Он сможет у меня остаться до освобождения родителем, я за ним присмотрю.

— А!.. — протянул гестаповец. — Но знаете ли вы, что его мать — еврейка?

— Это неправда!

Офицер достал сигарету, закурил. Синяя струйка дыма поплыла вверх.

— А если подтвердится, мадам догадывается, как с ней поступят? А? За укрывательство!

— Я хорошо знаю семью Измайловых, поэтому и пришла.

— Мы одинаково караем евреев и тех, кто их укрывает. Вы это понимаете?

— Конечно.

— Так зачем же вы пытаетесь нас обмануть?

— Мне это делать незачем. Но если бы я вас обманула… О! Я представляю, как жестоко поплатилась бы!

Уверенное поведение Наташи Косяченко, ее настойчивое желание взять ребенка после сурового предупреждения поколебали гестаповца, и без того раздраженного отсутствием доказательств против Измайловых. По его распоряжению Игоря передали Наташе Косяченко. А через десять дней, за отсутствием прямых улик, семья Измайловых была освобождена.

Хуже сложилось дело с Зюковым и Науменко. Их перевели из луцкой тюрьмы в лагерь для отправки в Германию. Это обстоятельство встревожило подпольщиков. Надо было принимать срочные меры. В лагерь можно было пробраться только представителям так называемого «украинского комитета помощи», который во многом содействовал немцам в отправке рабочей силы в Германию. Наташе Косяченко удалось очень четко выполнить задание и забрать Игоря из тюрьмы. Подкупленные таким успехом, товарищи и на сей раз поручили ей нелегкое задание: по поддельным документам пробраться в лагерь, встретиться с Зюковым и Науменко и предложить им бежать.

Солнце только коснулось верхушек деревьев, а Наташа была возле лагеря. Часовые тщательно проверили документы, осмотрели баночку с мазью от коросты и пропустили «медсестру» в зону лагеря.

Наташа отыскала Зюкова и Науменко и передала им план побега.

— Но куда после этого нам деться? — спросил Науменко.

— Мы спрячем вас, — заверила его Наташа, — а потом уйдете к партизанам.

Косяченко пожелала друзьям успеха и ушла. А через несколько дней, во время этапирования в киверецкий лагерь, в самый решающий момент, Науменко заколебался.

— Это немыслимо, мы наверняка погибнем.

— Мы погибнем от бездействия. Рискнем, Коля? — настаивал Зюков.

Ответ не последовал.

— Николай, неужели струсил?

— Не хочу бессмысленно рисковать. Везде охрана. Надо выждать удобный случай. Легко начинать, да нелегко кончать!

Зюков не переставал думать о побеге. Он предусмотрел все до мелочей и с нетерпением ждал наступления ночи. Под ее покровом пролез под колючей проволокой. Часовые друг от друга стояли на значительном расстоянии. Ползком Зюков выбрался из лагерной зоны.

Как условились с Наташей Косяченко, на рассвете Зюков тайком явился на квартиру к зубному технику, немолодой уже женщине Юлии Емрышко, проживавшей по улице Коперника. Она сочувственно относилась к патриотам, чем могла помогала им в их справедливой борьбе. Предупредить Юлию Петровну о возможном появлении в ее квартире беглецов Косяченко не успела. И неожиданно нагрянувший грязный, заросший Зюков напугал ее. Ей довелось только однажды видеть его в обществе Паши Савельевой, но она его хорошо запомнила. Долго они тогда беседовали об искусстве.

— Откуда вас занесло? А какой вид!

— С того света. А вид изменится. Озяб, сейчас бы глоток чайку…

— Конечно, конечно, — Юлия Петровна поставила на плиту чайник. — Сахара нет, залежалась всего пара леденцов.

Через несколько минут они вдвоем пили горячий кипяток.

— Роскошно! — восторгался Борис.

Утром Емрышко отправилась к Паше Савельевой.

— Ко мне в любую минуту могут зайти посторонние люди, поэтому Зюкова надо пристроить в более надежное место.

— Пусть вечером приходит ко мне.

Впервые Паша увидела Зюкова в лагере военнопленных. Он был тогда в полинявшей гимнастерке, стоптанных солдатских башмаках. До войны Зюков учился в институте. Его призвали в армию, а скоро началась война. Земля содрогалась от взрывов бомб. Зюков страстно любил поэзию и не скрывал от товарищей, что сам пишет стихи. В институте Борис полюбил философию. Кредо его жизни навсегда слилось с общественно-политическим взглядом Виссариона Белинского: «Литература и искусство должны отражать действительность такой, какой она есть».

В одном из тяжелых боев рота Зюкова попала в окружение. С ожесточением пробивались советские воины сквозь вражеское кольцо, пытались соединиться с основными силами. И все же врагу удалось бросить сотню советских воинов за колючую проволоку. Одно время Зюков потерял было всякую надежду вырваться из плена. Но нашлись тогда неведомые друзья, помогли бежать. И с тех пор он смотрит смерти в глаза, не испытывая страха, всего себя отдает борьбе.