Джек Хиггинс - Операция «Валгалла»

— Ни за что, — отрезал Каннинг.

Штрассер обратился к Бирру:

— Вы согласны?

— Боюсь, что так, старина. Понимаете, мы вам, в действительности, не доверяем, вот в чем беда. Ужасно жаль, но что поделаешь.

— А дамы? — спросил Штрассер. — У них нет права голоса?

Каннинг подумал, затем подошел к двери, открыл и сказал несколько слов Гуверу, затем вернулся в комнату. Он и Бирр закурили. Штрассер оглядел комнату и сразу обратил внимание на букет алых зимних роз на рояле.

— Ах, мои любимые цветы. — Он был искренне доволен и пошел к ним, чтобы полюбоваться. — Зимние розы. Они как жизнь посреди смерти. Они наполняют сердце радостью.

Дверь открылась. Штрассер обернулся. В комнату вошли Клер де Бевилль, мадам Шевалье и Эрл Джексон. Штрассер улыбнулся американцу.

— Мы скучали без вас за ужином.

— Простите, я не мог задержаться.

Штрассер повернулся к Каннингу.

— Теперь понятны некоторые вещи, которые казались необъяснимыми. Я начал было думать, что вы чародей. Приятно убедиться, что вы просто человек, как все остальные.

— Хорошо, — сказал Каннинг. — С меня на сегодня уже довольно. Вы хотели поговорить с дамами, они здесь, так что прошу.

— Представить не могу, что вы можете мне сказать нечто для меня интересное, мосье, — сказала мадам Шевалье. — К счастью, я могу с пользой провести это время.

Она села за фортепьяно и начала играть ноктюрн Дебюсси. Штрассер, ни в малейшей степени не чувствуя неудобства, сказал:

— Я предложил вам, дамы, свободу, гарантировал ее при условии, что генерал и полковник Бирр спокойно и без суеты уйдут с нами.

Мадам Шевалье игнорировала его, а Клер подошла к цветам и приблизила к ним лицо.

— Мне следовало догадаться, — сказал Штрассер. — Они больше других цветов требуют нежного ухода, бесконечного терпения, чтобы их вырастить. Это ваша работа, мадам?

— Да, — ответила Клер. — Так что вы видите сами, я очень занята и не могу уйти в настоящий момент.

Вмешался Каннинг.

— Вы слышали, что сказали дамы.

Штрассер выбрал одну розу, сломал стебель и воткнул цветок в петлицу.

— Только ради этого стоило приходить. Вы любите зимние розы, генерал?

— Я люблю, что бы то ни было, если оно возделано руками мадам де Бевилль.

— Хорошо, — сказал Штрассер. — Я вспомню об этом на ваших похоронах. Лилии нагоняют скуку. Одна алая зимняя роза будет очень хорошо смотреться. А теперь, я думаю, я хочу пожелать вам доброй ночи. Очевидно, что больше мне здесь делать нечего.

Он направился к двери. Гувер взглянул на Каннинга, тот кивнул. Сержант пошел впереди Штрассера.

Повисло тяжелое молчание. Мадам Шевалье прекратила играть.

— Должно быть, я старею. Неожиданно мне стало холодно. Очень, очень холодно.

Штрассер прошел через калитку в воротах, за ним вышел Гоффер. Когда Риттер двинулся к выходу, Говард сказал:

— Я с вами встречусь.

— Когда? — удивился Риттер. — На рассвете под вязами? Шесть шагов в стороны, разворот, выстрел? Вы слишком серьезно все воспринимаете, капитан.

Он последовал за остальными. Когда он ступили на берег, мост у них за спиной начал подниматься.

— Вы довольны? — спросил тихо Риттер Штрассера.

— Да, вполне. Джексон теперь внедрен полностью. Остальное зависит от него.

Он стал весело насвистывать.

Было заполночь, в Берлине в своем офисе в бункере Борман продолжал напряженно работать, скрипело по бумаге перо, приглушенно доносился издалека грохот русской артиллерии. Раздался легкий стук в дверь, и она открылась. Вошел Геббельс. Он был бледен, выглядел измученным, кожа плотно обтянула череп. Ходячий мертвец.

Борман положил перо.

— Как идут дела?

Геббельс протянул ему телекс.

— Эту телеграмму я только что отправил в Плен.

Главному адмиралу Денитцу (лично и секретно)

Доставить с нарочным

Фюрер умер вчера в 15.30. В своей последней воле от 29 апреля он назначил Вас президентом Рейха, Геббельса — рейхсканцлером, Бормана — партийным министром…

Там было еще, но Борман не стал читать.

— Бумаги, Йозеф. Всего лишь множество бумаг.

— Возможно, — согласился Геббельс. — Но мы обязаны соблюдать формальности даже на этой стадии.

— Зачем?

— Ради будущих поколений, если больше не для чего. Ради тех, кто придет после нас.

— Здесь, в Германии, после нас никто не придет долгие, долгие годы. В настоящее время наша судьба ждет нас где-то в другом месте.

— Тебя, возможно, но не меня, — сказал Геббельс ровным безразличным голосом.

— Понимаю, — сказал Борман. — Ты намерен последовать примеру фюрера?

— Не стыдно покончить с жизнью, которая не имеет для меня больше ценности, если я не могу следовать его идее. Не собираюсь остаток жизни кружить по миру подобно некому вечному скитальцу. Подготовка уже ведется. Детям дадут капсулы с цианидом.

— Всем шестерым? — Борман улыбнулся. — Основательно и надежно до самого конца. А вы с Мартой?

— Я уже обговорил детали с СС ординарцем. Он нас застрелит, когда наступит нужный момент.

Борман пожал плечами.

— Тогда я могу лишь пожелать тебе больше удачи там, чем у тебя было здесь.

— А ты? — спросил Геббельс.

— О! Попытаю удачи во внешнем мире, я думаю. Сегодня днем мы еще будем здесь в безопасности. Я попытаюсь уйти отсюда сегодня ночью вместе с Штампфеггером, Аксманном и еще с одним или двумя. Мы намерены воспользоваться тоннелем метро. По нему доберемся до станции на Фридрихштрассе, полагаю, без затруднений. Монке с боевой группой из трех тысяч пока держится там. СС, моряки, ополченцы, ребята из «Гитлерюгенда».

— А потом?

— С их помощью мы попытаемся перейти Вайдендаммерский мост через Шпрее. На другом берегу у нас будут вполне приличные шансы. В северо-западных районах русских еще немного.

— Могу только пожелать тебе удачи, — сказал Геббельс неожиданно действительно очень усталым голосом. Он повернулся к двери, начал ее открывать и остановился. — Что будет потом, если тебе удастся уйти?

— О! Я буду в порядке.

— Я подумал, что ты всегда готовился к этому, так?

Геббельс вышел, закрыв за собой дверь. Борман посидел, обдумывая сказанное Геббельсом: «Я не собираюсь всю оставшуюся жизнь кружить по миру как некий вечный скиталец». Он пожал плечами, взял ручку и снова стал писать.

Джексон лежал в темноте на кровати в предоставленной ему комнате и ждал. Он посмотрел на светящийся циферблат часов. Двадцать минут первого. Нужно подождать еще десять минут. Он зажег сигарету и стал лихорадочно курить. Не то чтобы он боялся, просто был возбужден. Предложение Штрассера сказать им, что он рейхсляйтер, было блестящим. Вместе с его личным визитом это эффективно маскирует все предприятие. Он был уверен, что теперь ему полностью доверяют.