Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Швенцль почти не знал французского, зато два года прожил в Альбионе, и потому доцент, слабо знакомый с немецким, изъяснялся с нами по-английски. Я был не очень силен в этом невнятном наречии, но с точки зрения природного бритта, английский Таирова-Яхонтова был не менее poor, чем мой, так что мы прекрасно понимали друг друга. В том числе и Грубер, также не бывший большим знатоком языка плутократов.

Семья Таирова – основательно расплывшаяся женушка и двое детишек шести и восьми годов – была замечательна во многих отношениях. Во-первых, они были веселы – не самое частое качество в данное время и в данном месте. Во-вторых, ни в чем не нуждались – что не в последнюю очередь определяло их жизнерадостность. В-третьих, не заискивали перед победителями, держась с нами так, словно сами были причастны к великой победе цивилизации над большевистским режимом. Короче, они мне сразу не понравились – и похоже, разочаровали Грубера. Обворожительная улыбка Таировой сперва вводила в заблуждение, но краем глаза я заметил, как она ловко ее выключает – в моменты, когда мы поворачивались в сторону доцента. Женщина давала себе передышку, и причин осуждать ее не было. Даже фальшивая улыбка лучше угрюмого хамства – из глубин моего подсознания всплыл добровольный помощник Гришин. К тому же улыбка тонизирует мышцы лица. Гири вот, скажем, полезны для рук. Но нельзя же все время размахивать гирями.

Собираясь в гости, Дитрих Швенцль не забыл и про чудных детей. Он подарил им великолепных солдатиков, три танка и два заводных самолета – «Мессершмитт» и «Юнкерс». Братья – они звались Алеша и Павлуша – пришли в неописуемый восторг. Навряд ли советская игрушечная промышленность производила что-либо подобное. Солдатики в касках были совсем как настоящие – выкрашены в аутентичный цвет, с выразительными ртами, носами и противогазами. Среди них были пехотинцы с винтовками наперевес, связисты с рацией, саперы с огнеметом, офицер с «парабеллумом». Из танков высовывались танкисты в их особенных, ни на что не похожих куртках. Можно было разобрать даже петлички на воротниках. Стоило это немало и говорило о существенной близости коммерческих интересов доцента и Дитриха Швенцля.

– А почему у этих длинненькие, а у этих квадратненькие? – сразу же спросил наблюдательный Павлуша, тыча в петлицы розовым пальчиком.

– Умничка моя! – восхитилась мать. – Я бы ни за что не заметила.

– Ты и у графа Толстого пропускала всё то, что не про мир, – не совсем понятно пошутил доцент.

– Это потому, – пояснил Дитрих Швенцль любознательному ребенку, – что вот эти парни – обычные армейские солдаты, а вот это – войска СС. Знаешь, кто это?

В моем сознании (или подсознании?) пробежала строчка из де Амичиса: «Вчера вечером скончался Гарибальди. Знаешь, кто это? Это человек, освободивший десять миллионов итальянцев от бурбонской тирании…»

– Да, знаю! Это вернейшие солдаты фюрера! – восторженно воскликнуло дитя. – Мама, папа! Дядя Дитрих привез настоящих эсэсовцев!

Доктор Таиров развел руками, всем видом давая понять – ну что же тут поделаешь, детишкам все игрушки. Павлуша сбегал в детскую и приволок оттуда старую картонную коробку. В ней тоже были солдатики. Старые, советские. Несколько топорные, но в принципе узнаваемые – в касках, пилотках, фуражке. Один, присевши на колено, держал за поводок собаку и глядел в полевой бинокль. Алеша вытащил из-под кровати нечто напоминающее маленький танк. На бортах краснели пятиконечные звезды. Мать и отец слегка обеспокоились, но Дитрих Швенцль радостно улыбнулся («О, большевики!») – и родители поняли – бояться нечего. Все же мадам Таирова шепнула Груберу:

– Я давно хотела выбросить этот хлам, но тогда бы у детей совсем не осталось игрушек. Такие трудные времена. Зато теперь у них есть замена.

Швенцль не считал замену необходимой. Повертев в руках фигурки советского производства, он показал себя не только чулочным ловеласом, но и большим, прекраснодушным ребенком. Глаза его загорелись.

– Мальчики, можно устроить бой. Пусть один из вас командует немцами, а другой командует красными.

Идея пришлась мальчишкам по душе. Тут же завязался спор, шедший на русском языке. «Чур, я за немцев! Нет, я! Сам ты русский! Нет, ты!» Пришлось кинуть жребий. Быть немецким главкомом выпало Павлуше.

– Я Манштейн! – гордо сообщил он, расставляя свое новехонькое воинство. – А ты Буденный!

– Сам ты Буденный! Я понарошку Буденный! – отозвался обиженно брат. – Потом я буду фюрер… А ты будешь Сталин. И Ленин. И Ворошилов.

Набор нехороших имен был довольно пространен, но в итоге фигурки были расставлены. Швенцль дал пару ценных тактических указаний, постаравшись максимально укрепить большевистскую оборону, – и бой за Севастополь начался. Усевшись на стулья, мы наблюдали за жестокой баталией. Она продолжалась недолго. Большевики были перебиты, танки переехали через трупы (не поздоровилось и собачке – сторожевому псу НКВД, как пояснил Таиров-Яхонтов). Последний удар по коммунистам, окопавшимся среди коробок, символизирующих развалины русской крепости, был нанесен с воздуха заводными «Мессершмиттом» и «Юнкерсом».

– Kaputt теперь вашему Севастополю… Bombenangrif… Zu Befehl, Herr Oberst… Уаааа-бухххх… Северная… Бухххх… Равелин… Бухххх… Приморский… Панорама… Корабельная… Бухххх… Балаклава… Фиолент… Херсонес…

Убитых среди немцев было меньше раза в три. Севастополь был разрушен окончательно. Среди развалин вылавливали красных комиссаров.

– Соотношение потерь отражает реальное положение дел на фронте, – констатировал Дитрих Швенцль. – Правда, войск СС под Севастополем нет.

Мама рассмеялась. Папа заметил:

– Историки еще долго будут анализировать причины успехов германской армии. Хотя в жизни, увы, не всегда выходит гладко. Чего стоили зимние десанты большевиков в Феодосии и Керчи…

– Мы так боялись, что они объявятся в Ялте, – озабоченно вздохнула мать. – Просто не спали от ужаса. Лагерь, расстрел. Что будет с детьми? Город с моря совсем беззащитен.

Я сочувственно покивал. Мадам Таирова добавила:

– Господи, хоть бы вы скорее взяли этот проклятый Севастополь. Мы так устали от вечного грохота.

Я вспомнил слова зондерфюрера о русской болезни.

В беседе за столом доцент Таиров-Яхонтов проявил известную самостоятельность суждений. Во всяком случае, одна из фраз – произнесенная после распития первых фужеров с прекрасным сухим шампанским – звучала так:

– Как старого русского либерала, меня, признаюсь, смущают отдельные аспекты политики германского рейха…

Двое немцев потупили взоры. Аспектов было слишком много. Таиров-Яхонтов взмахнул рукой и резко повысил голос, ставя всё на свои места.