Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Время еще оставалось, и я занялся списком корреспонденций и подсчетом поступлений на мой миланский счет. Выходило не так уж мало. За Испанию платили больше, но то было совсем другое время, относительно мирное, когда рискуя жизнью, я выделялся из толпы, тогда как теперь, наряду с миллионами других, я попросту находился на службе. Гораздо более сносной, чем у миллионов, надо заметить.

Я быстро подготовил десяток телеграмм – о Ялте, об обстановке под Севастополем, о местных добровольцах – и последний раз прошелся по «Казакам против Сталина». Главному герою, образ собирательный, дал близкую читательским сердцам фамилию «Строгов». Лапидарно, но живописно описал депортацию Строговых (в вагоне для скота) в киргизские степи Сибири. Гибель стариков-родителей, не перенесших многомесячной зимней дороги. Смерть младшего сына от голода. Похищение дочери похотливыми киргизскими коммунистами. Приставания к жене – я назвал ее Анастасия – крючконосого еврея-губернатора. (Без евреев согласно последним рекомендациям обходиться не следовало.) Побег Строговых из ссылки на низкорослых монгольских лошадках.

Очень неплохо получилась жестокая схватка с офицерами ЧК и поимка главного героя, пожертвовавшего собою ради свободы и чести супруги. Перейдя к ужасной сцене допроса с пристрастием, я придал антагонисту, комиссару Вронскому, психологические черты Ширяева и Листа. «Я человек жёсткий!» – восклицал он у меня, ставя Строгова в особый ящик, утыканный изнутри гвоздями. Всё более увлекаясь, я делал мучителей казака похожими на знакомых мне немцев. Опытный читатель, умеющий читать между строк, сумел бы при желании понять, против кого направлен мой протест.

Оставалось описать жуткие десять лет в большевистском концлагере в Арктике, насильственную отправку Строгова на войну – и его добровольный переход на сторону победоносного вермахта. Остальное, давно готовое, представляло собой отредактированные впечатления от ряда встреч с немецкими холуями из русских. То есть, разумеется, с русскими добровольцами. В отличие от обычных корреспонденций данный очерк проходил по особой категории, за него мне причиталась отдельная сумма. Если бы ее без задержек перевели мне на счет, я бы смог с чистой совестью подзанять у зондерфюрера и оказать хоть какую-то помощь моим милым девчонкам из Ялты. Спасти от голода и позора. Только бы их найти.

Тени на улице удлинились. В дверь квартиры деликатно постучали. Я вздрогнул. Радостно екнуло сердце. Неужели… «Это всего лишь Грубер», – подумал я, не позволяя себе верить в чудо. Медленно направился к двери. Распахнуть ее сразу или спросить? Но что изменит вопрос, ведь я всё равно открою. Я снял цепочку и повернул ключ в замке.

– Herr Rossi? – негромко спросили с затемненной площадки.

– Да, – ответил я, испытывая одновременно разочарование и любопытство.

– Позволите пройти?

– Пожалуйста.

Быстро привыкшие к полумраку глаза различили силуэты двух людей в военной форме. Я отступил в глубину прихожей, они перешагнули порог. Свет лампы упал на серые мундиры, на черные трапеции петличек. Ну да, только СС мне тут и не хватало. Знаки различия на погонах указывали, что передо мной персоны, равные унтерофицеру и ефрейтору. У каждого на ремне висела кобура с пистолетом.

– Чему обязан, господа? – спросил их я с максимальным достоинством в голосе.

– Унтершарфюрер Лёве, – представился унтерофицер и вежливо объяснил: – Вас приглашает на встречу CC-оберштурмфюрер, старший лейтенант полиции Лист.

Я удивился.

– Прямо сейчас?

– Да, господин Росси.

– Честно говоря, я имел другие планы. Мы не могли бы отложить на завтра?

Унтерофицер печально развел руками.

– Увы, господин Росси, это никак не возможно.

– Вы уверены? У меня встреча.

– Боюсь, вам придется ее отменить.

Это переходило всякие границы. Но возражать было бессмысленно. Хотя мои гости были изысканно вежливы, не приходилось сомневаться, что при необходимости они воспользуются огнестрельным оружием. Проявят необходимую жёсткость.

Я язвительно поинтересовался:

– Что следует взять из личных вещей? Полотенце, мыло, смену белья?

Унтерофицер равнодушно ответил:

– Вы нас неправильно поняли. Речь идет о беседе. Неотложной, да, но беседе. Единственная просьба – поторопиться. Чем раньше мы начнем…

– Хорошо, – оборвал я его.

Действительно, в случае чего они с легкостью обеспечат меня всем необходимым, вскрыв мое жилище своими отмычками. Если вообще сочтут это нужным. Но где я оступился? Становилось всё более занятно.

– Идемте, господа!

Словно добрые друзья, мы вышли на улицу и уселись в легковое авто. Всю дорогу мои охранники – мысленно я называл их так – молчали. В здании СД меня передали старшему ефрейтору, который приказал мне – именно приказал – следовать за ним. Лист ждал меня в своем роскошном кабинете. Или комнате для отдыха. С шикарным бюро, журнальным столиком и несколькими креслами. Стоявшая перед ним чашка с кофе курилась ароматным дымком. Китель висел на вешалке, галстук был переброшен через спинку стола, ворот рубашки расстегнут. Начинавшие редеть темно-русые волосы влажно блестели, возможно от пота.

– Присаживайтесь, – показал оберштурмфюрер на одно из кресел и велел обер-ефрейтору распорядиться, чтобы принесли вторую чашку для меня. – И пожевать чего-нибудь еще. Только быстро, Кауфман.

Зевнув, он пожаловался на судьбу.

– Так вот и крутимся… Ни отдыха ни сна, и все время нужно принимать нелегкие решения. Выпьем? Есть коньяк.

Я развалился в кресле напротив. От коньяка отказался. Сразу же перешел к делу.

– Не будем ходить вокруг да около. Выкладывайте, что у вас. А то ваши люди меня заинтриговали. Я уже подумал невесть что.

Лист озабоченно вздохнул.

– Скажу прямо. Дело довольно противное. А тут и так забот хватает. Бандиты, евреи, диверсанты, черт бы их всех побрал. Как фронтовые впечатления, кстати?

– Прекрасные. Но сейчас я из Ялты. Вы хотели со мной побеседовать…

– Да хотел. Дело касается ваших знакомых. Чертовски неприятная история. Что вы скажете о Пьетро Кавальери?

Я вспомнил высказывания с Пьетро о неизбежном поражении Германии и начал, кажется, хоть что-то понимать. Твердо проговорил:

– Пьетро Кавальери – мой друг. Искренний и честный человек.

– Искренний, – проворчал Лист и в раздражении потрогал бумаги на столе. – Не могу смотреть на этот хлам. Донесения, сообщения, слежка. Агентура – ужасно хлопотное дело. У меня есть чудесный осведомитель. Со старыми партийными связями. Да вот беда – папаша его был наполовину еврей. А агент хороший, с острейшим нюхом на партийцев и семитов. Но если какой-нибудь кретин донесет, что он метис второй степени, его придется убрать. Немцу мы можем простить эту четверть нечистой крови, но здесь, на Востоке, их трактуют как обычных жидов. Черт бы побрал всех этих доброхотов.