Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Последний раз взглянув на Цольнера, я подумал, что, возможно, так даже лучше. Сунул найденные бумаги в сухарную сумку и встал. Хирург развернулся и скрылся в палатке. Поднявшийся вместе со мной штириец перекрестился опять. Теперь уже явно, четко зафиксировав каждую оконечность воображаемого креста.

– Он лютеранин? То есть я хотел сказать, евангелист?

– Католик.

– Да? Надо же. Наш, стало быть. Ты, значит, тоже католик?

– Нет, я как раз евангелист.

– М-м.

Против воли я внутренне усмехнулся. Цольнер оказался паписту из Штирии ближе, чем потомок гугенотов Дидье. Позабытые многими вещи для кого-то еще сохраняли значение.

– Машины до Бартеньевки будут?

Штириец кивнул, и мы медленно направились к автостоянке. Канцелярия располагалась там же.

Не знаю, кончится ли это когда-нибудь. Мы лежали в траве и дожидались, пока «Хейнкели» пробомбят участок, отведенный для сегодняшнего наступления. Вегнер курил сигарету за сигаретой, раньше я за ним такой привычки не наблюдал. Страшно не хотелось подниматься. Судьба Цольнера могла постигнуть каждого, будь он католик или евангелист. «Отмучился?» – спросил меня старший лейтенант, когда я вернулся в подразделение. То ли иного он не мог предположить, то ли все было написано у меня на лице. «Хороший был парень», – заметил Главачек. Оценил.

«Хейнкели» неспешно удалились, и мы поползли атаку. Скользили как тени по перепаханной земле, извивались ужом, обменивались знаками. Сильно поврежденный железобетонный бункер иногда огрызался огнем. Часа через два в роте выбыло двенадцать человек, трое навечно. Вегнер яростно ругался.

Мы все-таки сумели подобраться вплотную. Патроны у русских были на исходе, и они не могли удерживать на расстоянии сразу несколько атакующих групп. Потом мы долго ждали огнеметчиков, а когда огнеметчики прибыли, наблюдали за их опасной и нелегкой работой. Первая струя рассыпалась яркими брызгами вокруг одной из амбразур. Ответом было несколько коротких очередей. Мы сразу же открыли огонь из всего наличного оружия. Бетонная стенка утонула в сполохах длинных искр и выбиваемой пулями пыли. Отчетливо было видно, как пулеметные трассы рикошетом уходят в небо. Русские не отвечали. «Прекратить огонь!» – распорядился Вегнер. Сделалось тихо. Относительно, разумеется, поскольку продолжалась пальба на соседних участках. Огнеметчики возились со своими аппаратами, прикидывая, как бы вернее запустить струю прямо вовнутрь бункера. Я наблюдал за ними из воронки. Лежавший рядом Браун внезапно толкнул меня в бок.

– Слышишь? Что это там?

Среди сплошного гула артиллерии и отдаленных бомбовых разрывов тонким невнятным пунктиром прорывались непонятные звуки. Тягучие и протяжные, напоминавшие вой или стон. Они доносились из бункера. Браун был заметно озадачен.

– Молятся, что ли, а?

Скатившийся в воронку старший лейтенант внимательно прислушался. Обернувшись к нам, сказал:

– Поют.

Огнеметчики выпустили струю. Не очень удачно, внутрь амбразуры почти ничего не попало. Звуки из бункера сделались громче. Теперь я тоже различал, что это было пение. Из огнемета вырвалась еще одна струя. Пламя скатилось по стене, окрасив изборожденное воронками пространство бледно-бордовым цветом. Вслед за Вегнером, почти не таясь уже, к нам перебрался и Главачек.

– Что у вас тут?

– Концерт по заявкам, – ответил Браун, перемещаясь из положения «лежа» в положение «сидя».

Старший лейтенант поморщился. На его лице плясали огненные блики, челюсти словно сводило судорогой. И тут я узнал мелодию. Вегнер узнал ее сразу.

Эту музыку я часто слышал в детстве, хотя и не помнил немецких слов. А потом вдруг услышал в Париже, куда, приехав туристом, очутился с отцом на демонстрации французского Народного фронта. Само собой, совершенно случайно. Зрелище было запоминающимся. Солнечный май, тысячи людей, красные знамена, транспаранты, лозунги, совсем иной, чем дома, энтузиазм. Смешавшись с манифестантами, мы прошли вместе с ними до кладбища Пер-Лашез. Услышав, как мы говорим по-немецки, женщина в праздничном платье, сказала сопровождавшим ее подросткам: «Regardez, mes enfants! Ce cont antifascistes allemands!» – и вручила нам по гвоздике из букета, который в охапку несла на груди. Отец, я помню, жутко покраснел. Пять проведенных в Париже дней он после каждого визита в кафе тихо ругал «высокомерных лягушатников» и с удовлетворением отмечал признаки вырождения у представителей кельтической альпийской расы, не говоря уже о заполонивших Лютецию средиземноморцах с их очевидными семитическими чертами. Папаша не был нацистом, но его страшно раздражали официанты, не скрывавшие своего презрения к иностранцам и безошибочно определявшие в нем, то ли по акценту, то ли по чему другому, «боша» – который пытался утаить свою бошескую сущность манерами и знанием языка.

Мне было семнадцать лет, я еще не окончил гимназии. Постоянно повторявшийся французский припев прочно врезался мне в память. И сейчас мне казалось, что в треске лизавшего бетонные стены пламени я слышу именно эти слова.

«Это наш последний бой, объединимся – и завтра весь человеческий род станет Интернационалом…» Так они звучали на языке моих далеких предков. Но здесь французскую песню пели по-русски.

– Это их гимн, – сказал, садясь на землю, Вегнер, – русский гимн… после русской революции.

– Фанатики, – уважительно заметил Главачек.

Заняв удобную позицию, огнеметчики пустили несколько новых струй. Те наконец попали точно в амбразуры. Пение прервалось. Прозвучали дикие вопли, сухо щелкнули револьверные выстрелы. Наружу вырвались языки пламени, повалил черный дым, в ноздри ударил запах горелого мяса.

– Готово, – подвел итоги Браун.

Никто не отозвался. Мы встали и осторожно направились к бункеру. Огнеметчики собирали имущество. Командиры взводов доложили Вегнеру о потерях. Рота еще существовала, но называть ее ротой не стоило. Взводом, пожалуй, тоже. Тем не менее местность вокруг наполнялась людьми. Из других подразделений, быть может – других частей. Они были заняты своими делами.

Для нас рабочий день был кончен. Бухта лежала рядом, поблескивая синевой между развалин и обезображенных снарядами кустов. В разных местах на водной поверхности возникали белоснежные столбы – чем-то напоминавшие дорические колонны, но в отличие от последних недолговечные. Еще одна thalassa, увиденная мною в последние два дня, на этот раз через бинокль, который я взял у Главачека. Взвод артиллеристов, слаженно и четко развернув противотанковые пушки, начал беглый обстрел акватории, по которой медленно перемещались редкие катера и шлюпки. Справа и слева по-прежнему шел бой.