Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Тут было много таких, как мы, красноармейцев и краснофлотцев. Многие только что вышли из боя. Рассыпавшись среди помятых кустов, мы окапывались – старательно, но безуспешно. Каменистая почва.

Лабораторная балка, по дну которой проходило одноименное шоссе, начиналась как раз в этом месте. Дальше лежала равнина и таинственная Максимова дача, откуда писал нам недавно Сергеев. Левее дымились захваченные немцами Сапунские высоты. Захваченные немцами – не верилось, но так оно и было. С первого захода, за пару часов. «Такая вот херня», – ворчал Шевченко, устанавливая пулемет на краю неглубокой выемки, которую мы кое-как, царапая лопатками камни, сумели с ним вырыть на пару. «Как-то уж слишком всё быстро пошло, не то что было раньше». Но удивляться не приходилось. Наверняка на Сапуне тоже не было снарядов. «Я же говорю, – бормотал, долбя лопатой камень, Мухин, – к эвакуации дело идет». Ему не возражали, просто не обращали внимания.

– А бетонобойный будет танк пробивать? – задумчиво спросил Меликян.

– Еще как, – успокоил его лейтенант. – Это вроде как паровым молотом гвозди заколачивать. Из гаубиц-то. Сто пятьдесят миллиметров.

– Зато надежно, – удовлетворенно заметил Мухин, смахивая со дна своей выемки камни, чтобы удобней лежалось. – Я, товарищ лейтенант, всяким там сорокапяткам не очень-то доверяю.

Молдована интересовало другое.

– Хотел бы я знать, кто на нас тут полезет. Фрицы или румыны?

– Какая те на хер разница? – фыркнул Мухин, выкладывая на жалкий бруствер винтовочные обоймы.

– Занятно. Может, из старых знакомых кто-нибудь на мушку попадется.

– Чё? – не понял Мухин. – Каких там те еще знакомых захотелось?

Молдован неторопливо объяснил:

– Командира моей роты. Или командира взвода. Лучше второго. Во, видишь, зуба нет? Его работа. Педреску фамилия была. А у ротного – Болован.

Мухин недоуменно поглядел на меня и Шевченко.

– Ребята, чё это с ним? Ночные кошмары о старом режиме? И при чем тут румынский Педреску?

Молдован не ответил. Шевченко, отбросив с лопаты камешки, спросил:

– Довелось у бояр послужить?

– Еще бы. Полтора года. Покуда наши в Бессарабию обратно не пришли. А через год уже в Красную Армию, по мобилизации.

– Везет как утопленнику, – хихикнул Мухин. – И где же лучше?

Молдован не ответил. Ударил пару раз лопатой в землю и что-то пробормотал по-молдавски. Или по-румынски – не знаю, насколько сильно они различаются.

– Ну и как оно с боярами? – спросил Старовольский, достав из кармана кисетик с махоркой. – Правда, что там каждый по-французски чешет?

Прежде чем ответить, Молдован сплюнул в немецкую сторону. Снова что-то буркнул по-молдавски. Потом перешел на русский.

– Надо мной они не очень сильно измывались. А вот парень у нас был из русского села, Санька Дидко, тому доставалось. «Отвечай, ты кто?» – «Русский». А они: «Нет, ты румын, на румынской земле живешь, румынский хлеб жрешь, вонючая сволочь». – «Нет, я русский». – «Нет, ты румын». Сержанты избивали, на солнце в полной выкладке ставили. Педреску выбил половину зубов, не то что мне.

– А он?

– Держался. Как раз был на губе, когда наши пришли. Мы с ним хотели Педреску найти, поквитаться, да эти курвы сразу деру дали.

– А потом? – поинтересовался Шевченко.

– А потом, – задумчиво ответил Молдован, – потом было по-всякому. Обо всем не рассказать.

– И не стоит, – сказал Старовольский.

– Точно, – согласился Федор. – Мне бы с боярами сейчас побалакать. Других я попозже достану.

Старовольский кивнул. Мне подумалось, что ему бы тоже хотелось кое с кем поговорить. Один разговор уже состоялся, со старшим политруком нашим Земскисом, но кандидатов на беседу оставалось, похоже, немало.

– Слушай, Федор, – сказал вдруг Шевченко, – так ведь если румыны полезут, там и твои земляки могут быть, которых они мобилизовали. Сам понимаешь.

– Знаю, – спокойно ответил Молдован, – но я ведь в бога верю.

– И чё? – удивленно посмотрел на нас Мухин.

– Так ведь бог не позволит, чтоб моя пуля в доброго человека попала. В Педреску запросто, в Болована тоже, а в своих нет. У меня на такой случай молитва особая есть.

Старовольский усмехнулся и присел, подуставши лежать. Противника пока что видно не было, что и позволило нам всем собраться вместе, а не валяться в своих недорытых ячейках, изнемогая то от усиливавшегося, то от слабевшего грохота рвущихся в отдалении снарядов и бомб.

– Ты бы ее переписал и личному составу раздал, – посоветовал младший лейтенант, – чтобы все разучили. Представь, какая польза будет: артиллерия перестанет по своим молотить, летчики при штурмовках ошибаться не будут, а шальные пули и осколки будут отлетать строго в нужном направлении. Политотдел специальные курсы организует. Представляешь, выстроит Земскис бойцов и хором…

– Молитва молдавская, – серьезно объяснил Молдован, – и в бога верить нужно. А кто теперь верит? Вот вы верите, товарищ младший лейтенант?

– Не знаю, – смущенно сказал Старовольский. – Видимо, нет.

Меня удивило это «видимо». Словно бы лейтенант чего-то стеснялся. И Молдован в который раз поразил своей темнотой и непрогрессивностью. Даром что замечательный человек и надежный товарищ. Собственно, потому и поразил, что был замечательным и надежным. Мухин, правда, нисколько не удивился. Он имел на этот счет свои соображения.

– Всё это, Федя, – сказал он рассудительно, – херня, что непременно верить надо. У нас был уважаемый человек на лагпункте, ни в бога ни в черта не верил, но молитвы имел на все разнообразные случа́и, помогали. Я тогда наколку хотел завести художественную. С голой бабой, чтоб на мою Марфутку была похожая, а он сказал, что приличным людя́́м такого не нужно, и посоветовал чё-нибудь с Иисусом там или с какой-нибудь богоматерью. Очень полезно, говорил, от несчастья оберегает. Но это, – заботливо разъяснил нам Мухин, – не всякому сделают, а только порядочным людя́м. Ну, тем, которые…

– Заткнись, пожалуйста, – не выдержал Старовольский.

– Далеки вы от народа, товарищ младший лейтенант, – надулся Мухин.

– А ты, Вардан, веришь? – спросил Молдован Меликяна. Я спрятал глаза. Бессарабца потянуло на религиозную пропаганду. Впрочем, меня с Шевченко он бы спрашивать не стал, видно ведь было, что мы люди не деревенские.

Меликян поглядел на Старовольского и ответил несколько не в тему:

– Армяне самые старые христиане на земле.

Старовольский хихикнул, словно бы услышал что-то знакомое, а Мухин неожиданно возмутился. Фыркнув, произнес:

– Чё-ё? Хва заливать-то. Правильно, товарищ младший лейтенант? Тоже мне нашлись христиане…

– Никто не заливает, – сказал, отулыбавшись, Старовольский, – просто Вардану сформулировать надо было лучше. Вот так, например: Армения – первая страна, где христианство стало государственной религией. Ты ведь это хотел сказать, Вардан?