Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

– Да я туда и обратно, зараз буду туточки.

Не знаю, долго ли проживу я на свете, но до конца буду жалеть, что не знаю румынского языка. Или молдавского? Безразлично. Что им сказал Молдован, что они ему ответили… Был выстрел из «ППШ», потом из винтовок, еще из чего-то автоматического, незнакомого мне по звуку, снова из «ППШ», где-то совсем в стороне. И еще один, последний, после которого долго гремели очереди. Старовольский с пустым пистолетом рванулся было из подворотни, но Меликян и Мухин, не сговариваясь, немедленно его перехватили.

– Не дури, лейтенант, – прошипел бытовик.

Выстрелы смолкли. Довольно далеко от подозрительного забора, за которым недавно скрывались румыны. Молдован увел «земляков» за собой. Старовольский сказал:

– Уходим.

Когда же на улицу, через которую мы перебегали, выкатился задом бронетранспортер, мы и нырнули в тот самый полуподвал, откуда до сих пор не можем выбраться. С бронетранспортера нас не заметили, там были заняты пулеметной стрельбой по неизвестной нам цели. Однако несколько минут спустя по улице засновали немецкие пехотинцы, запыленные вроде нас, с такими же черными мордами, ободранными локтями и коленями – но обвешанные боеприпасами. Все пути оказались отрезанными.

Шел второй день – без сна, воды и пищи. Рокот машин на улице, грохотание сапог, изредка крики и лай овчарок. В отдалении рокотали пушки, где-то еще продолжался бой. Иной раз выстрелы звучали поблизости. Непривычно резкие, неожиданные, от каких мы успели отвыкнуть, словно бы разрывавшие тишину – весьма относительную, но для нас, недавно вышедших из боя, тишину.

Нам ничего не оставалось, кроме как разговаривать. Больше о прошлом. Мухин рассказывал о Марьиной Роще и немного о лагерях (младший лейтенант не перебивал), Меликян – если не мучила рана – об армянском своем городишке, больше похожем на село, о горах и о том, как в пятнадцатом его родители бежали от турок из Турции, и снова бежали от них, уже в восемнадцатом, когда не стало царской армии и перестал существовать Кавказский фронт. Могло сложиться впечатление, что Николай Кровавый был чуть ли не спасителем армян, тогда как Брестский мир и стихийная демобилизация прогнившей царской армии едва ли их не погубили. Диву порой даешься, какая бывает каша в голове у недостаточно начитанных людей.

В эти дни я многое узнал о лейтенанте. Например, что Старовольский когда-то хотел изучать филологию, но отец настоял на политехническом институте. Когда я спросил почему, он только грустно улыбнулся. Мухин потом объяснил: «Инженером – это правильно. В лагере самое верное дело: будешь в придурках ходить – не пропадешь». Про придурков я тоже не очень понял, однако Мухин объяснил мне и это. Поразило же меня совсем другое. Мой личный разговор со Старовольским отвратительным душным вечером, когда Меликян и Мухин забылись тяжким сном, а мы вдвоем сидели на часах.

Я сам тогда начал беседу и не сразу заметил, как она стала приобретать весьма нездоровый уклон. Сначала шло вроде бы правильно. Я рассказывал о Мишке. Вспоминая разные подробности из того, что было раньше.

– Да, Михаил был человек каких мало, – заметил Старовольский. – Неподдающийся, непробиваемый. И такая прекрасная смерть. Если умирать – то лучше не бывает. Я вот думаю – а я бы смог? И сам не знаю, что ответить.

Я пожал плечами. Странные сомнения. После всего, что было. После всего, что я видел. После Бельбека и Мекензиевых Гор.

– Видишь ли, – объяснил он, несколько волнуясь, – одно дело, когда все вместе, на виду, это работа, если что – значит, не повезло. А одному, точно зная – и когда в принципе можно уйти…

Он замолчал, спохватившись, что разоткровенничался с подчиненным. Правильно спохватился. Но я в нем всё равно не сомневался. И уж коль на то пошло, совсем не один был Мишка. Он спас меня, спас других. А я? Господи ты боже мой, вот мне как раз-то лучше и не думать. Перед глазами возникло Маринкино лицо, с розовой пеной вокруг закушенного рта, с испуганными детскими глазами. «Все равно умру, уходи…» Я рассказал Старовольскому о последних словах Михаила. «Познакомятся твари облезлые с русским матросом Шевченко».

– Почему он так сказал, товарищ младший лейтенант? Ведь он советский матрос, краснофлотец. И не русский совсем, украинец.

Вместо ответа Старовольский переспросил:

– Прямо так и сказал?

– Ну, да, я сам слышал.

Лейтенант пожал плечами.

– Возможно, для него это было важно. А может просто так, фигура речи. Теперь так часто в газетах пишут. Какая разница? Только зря ты говоришь, «нерусский совсем». Мишка бы обиделся.

Это показалось мне странным, и я решил кое-что уточнить.

– Разрешите спросить? – спросил я Старовольского.

– Ну, спрашивай.

– А вы… кто по национальности?

Несмотря на сумрак, я понял, что он улыбнулся. Той самой усталой своей улыбкой. И снова переспросил:

– А ты сам, Алексей, кто?

– Я русский, – ответил я без колебаний.

– Я тоже. Есть сомнения? – вновь усмехнулся он.

– Нет… Просто вы из Киева. Это ведь Украина.

– Ну да, Украина… УССР. И что? Ты думаешь, там русские не живут?

– Есть, конечно. Русские везде живут, только они не местные. Вот вы откуда на Украину приехали?

Он покачал головой.

– Я потомственный киевлянин. Там и дед мой жил, и прадед. А те, что жили не там, те и вовсе – кто из Умани, кто с Подолья, кто с Волыни. Одесситы тоже были – как у Шевченко, который не Тарас. Хотя Одесса – это уже не Украина, а Новороссия.

Я снова не понял.

– Какая Новороссия? Новороссийск – это на Кавказе, а Одесса на Украине.

Он улыбнулся опять.

– Не на Украине, а в составе Украинской Советской Социалистической Республики. Это разные вещи. Новороссийск и Новороссия – это тоже не совсем одно и то же.

Я не унимался.

– Значит, они были украинцами, ваши предки?

– По нынешней терминологии выходит, что так. Но раньше ведь другая была.

Мне сделалось смешно. Еще один Меликян на мою голову. Стало быть, и образование не спасает.

– Раньше – это при царе? – спросил я его, а потом заострил вопрос: – Тогда, когда Украина была русской колонией?

Старовольский вздохнул. Однако сдержался. Спокойно пояснил:

– И при царе, и раньше. Только это долго объяснять, всю русскую историю пересказывать надо.

– Так значит, вы все-таки украинец?

– Можно и так сказать. Коль скоро я с Украины, из Киева.

Я поспешил поймать его на противоречии.

– А только что сказали – русский.

Старовольский не смутился. В голосе прозвучала насмешка.

– Да ты в школе отличником был, похоже. Историю любил?

– Да. У нас хороший был учитель. Старый большевик, из ссыльных политкаторжан.

Старовольский задумался. По улице прошел патруль. Звякнула железка. Меликян простонал во сне. Рана не давала ему покоя, а условия были, безо всяких оговорок, антисанитарные.