Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

После всего случившегося слова Пьетро Кавальери о неизбежности поражения Германии вспоминались мне чаще и чаще. Они не давали покоя, они давили, жгли, выворачивали, душили. Неужели в своей жажде мщения я был готов пожертвовать… чем? Мне становилось страшно, но мне… но я… Даже молча я боялся сформулировать то, чего я хотел и чего не хотел бы.

Было ясно, такими мыслями делиться нельзя ни с кем, – и все же однажды, вечером, кажется, после трех, а может быть, и более рюмок коньяку, я осторожно спросил Грубера… кое о чем. В общем, как он оценивает наши грядущие перспективы. Иными словами – как скоро и какою ценой мы одержим окончательную победу над большевизмом. Ведь вряд ли удастся закончить всё в сорок втором. Быть может, в сорок четвертом?

Спросил и сразу же понял – зондерфюрер не раз уже думал о чем-то подобном. Его лицо внезапно сделалось усталым и невыносимо трезвым. Он надолго замолчал. А потом, почесав переносицу и внимательно поглядев мне в глаза (ох, Росси, не это хотите узнать вы, не это), Клаус проговорил тихо, почти шепотом, словно бы допуская, что нас может подслушать оберштурмфюрер Лист:

– Знаете, Флавио, я скажу о другом. О том, что меня безусловно утешает. Независимо от того, как лягут карты на фронте, Россия проиграет.

Он помолчал и, набравшись отваги, добавил:

– Даже если русские вышвырнут нас из России, что, разумеется, невозможно. Даже если они войдут… в Берлин, что абсолютно невероятно. Оцените смелость моей фантазии. И вообще мою смелость.

– Действительно, – пробормотал я, попадая вилкою мимо тарелки.

– И знаете почему? – спросил Грубер голосом заговорщика.

– Честно говоря, нет.

– Потому, что победит пропаганда. Побежденная – что совершенно немыслимо – Германия быстро напомнит западным союзникам, что она для них своя, а русские всего лишь орды чужаков. А дальше нанятые политиками борзописцы – или добровольные русофобы, в том числе сами русские, не говоря о всяких поляках и прочих, – срочно истолкуют всё в нашу и вашу пользу. И английский, американский, французский читатель, позабыв про то, что выпало на долю их отцов и дедов, будут сочувствовать несчастным немецким юношам. Ведь они – европейцы – так жестоко страдали от холода и гибли от большевистских пуль в бесчеловечных пространствах России! Ведь они так героически защищали европейскую цивилизацию от большевистского варварства! За каждым кустом их подстерегал дикий сталинский партизан. Антисанитария, сифилис, вши… Ведь я уже говорил вам, Флавио, при сочинении истории для масс главное – верно расставить акценты. Ваше здоровье!

Мы выпили, и Грубер, зло ухмыляясь, продолжил:

– Так и представляю себе, как какой-нибудь французик, условно назовем его Жоржем, отрабатывает очередное финансовое вспомоществование, строча в убогой мансарде на бульваре Распай: «Войска кровожадного Сталина, возжелавшего уничтожить Центральную Европу, не считаясь с потерями, прорывались к Берлину. Красная Армия совершала на своем пути такую массу чудовищных жестокостей, что лучше было умереть под танками, чем попасть в советский плен. Тот, кому это неизвестно, не поймет причин ожесточенности немецкого сопротивления большевизму. Ведь в случае поражения Германии Европу ждала еще более ужасная тирания».

Я совершенно бестактно поперхнулся, мгновенно вспомнив всё, что видел в последние дни. Скрученные проводом Валины руки, покрытые пятнами ноги Надежды, платье в горошек до середины бедра. Медленно произнося слова, спросил:

– Более ужасная – чем что?

– Ну разве вы не понимаете? – хмыкнул Грубер. – Наша, конечно. Тут уж, если нам не повезет, ничего не поделаешь, мы окажемся злодеями. Наше спасение в том, чтобы советскую тиранию признали более ужасной. Чтобы мы стали, так сказать, злодеями номер два. Добиться этого будет нелегко. И ведь что досадно – еще и за евреев придется отдуваться. Разве что наши герои ограничатся советскими, с утратой которых просвещенный Запад как-нибудь да смирится. Впрочем, боюсь, у советских иудеев отыщутся американские родственники. А они молчать не будут. Этот народец порой проявляет завидную солидарность.

Я мрачно произнес:

– А кто же ответит за русских?

Грубер демонстративно пожал плечами – при чем тут, спрашивается, русские?

– Я же сказал – русские будут врагами. И потому нашему Жоржу будут интересны исключительно те русские, которых перебили сами русские. Желательно, чтобы их было побольше. Потому что это террор и тирания. Более страшная, чем сами знаете где. А тех, кого убили и убьем мы, – это… – он ненадолго задумался, – это война. Русские, вот ведь сволочи, ну кто бы мог подумать, убивали немецких солдат и те… сопротивлялись. Партизаны не признавали законов войны и вынуждали… И вообще, русские – плохие, грязные, некультурные и сплошь коммунисты. То есть люди – люди ли, впрочем? – не признающие частной собственности. Вот. А потом начнется арифметика. Сложение и умножение с заданным результатом. Сколько мы успеем перебить народу в России за эти годы? Миллионов десять? Значит, нашему Жоржу придется доказать, что Сталин истребил двадцать. Или сорок. А лучше пятьдесят. Это впечатляет, число опять же круглое. Публика любит круглые числа – их легче запоминать.

– Может, тогда лучше сразу сто? – предложил я мрачно.

– Хм. Это, пожалуй, перебор. Учитывая, что население Советского Союза составляло около ста семидесяти миллионов, нам могут не поверить. Кто же тогда воевал? Пятьдесят, прямо скажем, тоже многовато, но для самых тупых и не умеющих думать сойдет.

– А сколько было в самом деле?

– Много, Флавио, очень много. Быть может, миллион, быть может, даже больше. Расстрелы, голод, ссылки, лагеря. Не знаю. Но после этой войны ни миллион, ни два никого не впечатлят. Мы приучили людей к цифрам иного порядка. А поскольку нужно будет доказать, что советская диктатура более ужасна, чем наша, нам понадобятся десятки миллионов. Хм. Что еще напишет наш милый Жорж? О, придумал. У ваших фашистов есть прекрасное словечко – «тоталитарный»…

– Да, – подтвердил я. – Согласно дуче, Италия является тоталитарным государством. Германия тоже. И что?

Грубер плеснул коньяку мне в рюмку и хихикнул.

– А как вы думаете, в случае нашего поражения данный термин будет восприниматься как позитивный или как негативный?

– Разумеется, как негативный.

– А русские тем временем станут врагами. Вы понимаете, куда я клоню?

– Их режим тоже объявят тоталитарным?

– Разумеется. Его действительно можно обозначить этим словом, имеются сходные черты. Но дело будет не в чертах и не в научных определениях. Главным для масс станет вывод: русский коммунизм – это то же самое, что и национал-социализм. Но гораздо хуже.