Виктор Костевич - Подвиг Севастополя 1942. Готенланд

Однако в окошко я видел – обиделась. Лица не видел, а обиду видел. Кулачки ее сжались, спина напряглась, словно бы старалась от чего-то удержаться. Мне даже стало ее жалко, но ведь командиры были правы – нечего тут женщинам делать.

– Разрешите приступить к исполнению обязанностей? – звенящим все той же обидой голосом спросила Марина Бергмана.

– Приступайте, – ответил капитан. – Устроитесь во взводе связи, там найдется где.

Я заметил, что лейтенанты-артиллеристы довольно переглянулись, а командир связистов Априамашвили провел рукой по правому усу. Однако под взглядом Бергмана все поспешили уставиться в карту.

– Разрешите идти?

– Идите, – вздохнул комбат. – Надо бы вас сопроводить.

– Не заблужусь, товарищ капитан.

– Тем не менее надо. Товарищ младший политрук, пошлете своего политбойца?

– Да я бы и сам, – пожал плечами Некрасов.

– При чем тут пехота? – изумился младший лейтенант Данилко. – Что-то последнее время рота прикрытия занимает слишком много места в нашей жизни. На собственной батарее я чувствую себя в гостях. Даже писарь у нас теперь ихний.

– Разрешите мне, товарищ капитан, – вскинул голову Априамашвили. – Устрою товарища сержанта в лучшем виде.

Все повеселели – кроме Бергмана и Марины.

– Товарищ Аверин, – сказал комбат жизнерадостному грузину, – внушает мне больше доверия. Это во-первых. Во-вторых, мы еще не закончили. Что же касается писаря, могу взять во взводе Данилко. Кого дашь, Мишенька?

Данилко не ответил. Дать он никого не мог. Грамотных людей у артиллеристов было, возможно, и больше, но каждый имел свою специальность и при нехватке людей становился незаменим. С нами было проще – специальность почти у всех одна. К тому же канцелярию нашей роты по причине нехватки личного состава давно объединили с канцелярией батареи – и было вполне естественно, что занимался ею наш человек.

– Аверин, у тебя с бумагами всё? – спросил комбат.

– Две закорючки поставить, товарищ капитан.

– Ставь и иди с сержантом Волошиной. Пусть старшина на довольствие поставит и место покажет, где разместиться. И помоги там Марине устроиться. Придешь, доложишь.

– Пойдемте, товарищ младший сержант? – спросил я, когда мы вышли на воздух, под яркое полуденное солнце, лившееся ручьями через натянутую над траншеей маскировочную сеть. От нашитых на сеть лоскутков на Маринкином лице подрагивали тени, и мне казалось – она смеется.

– Пошли, товарищ политбоец.

– Только осторожнее, тут у нас немцы мины частенько кидают. И делают это, замечу, без предупреждения.

Словно бы в ответ на мои слова вдали прогремел негромкий разрыв и затарахтел станковый пулемет. Я развел руками – ничего не могу поделать, такова окопная жизнь. О вашей безопасности, конечно, позаботятся, но при сложившихся обстоятельствах от меня зависит немногое. Сказано же было командиром батареи – женщинам тут не место. Я ощутил некоторое превосходство над младшим сержантом Волошиной. Почувствовал себя бывалым фронтовиком, к тому же слегка накануне раненным.

Марина тоже заметила в моих словах неподобающие нотки. Остановившись, прислонилась спиной, точнее висевшим за ней вещмешком, к окопной стенке, поправила лямки и насмешливо на меня поглядела. Глаза у нее были карие, очень красивые, под пушистыми ресницами и золотистыми бровями. Я попытался ее обойти, но она, выдвинув ногу в брезентовом сапоге, легко перекрыла проход.

– Ты кого тут учишь, салажонок?

И легонько щелкнула меня по носу. Даже не щелкнула, а изобразила, что щелкает. Но я вспыхнул от возмущения.

– Вы что себе позволяете, товарищ сержант?

Мой негодующий вид произвел впечатление. Лицо ее сделалось виноватым, глаза опустились, а носик клювиком едва заметно дрогнул. В этот момент ухнуло за холмами, в районе железнодорожной станции, в глубоких тылах дивизии. То есть примерно там, откуда пришла Марина.

– Ну не сердись, я пошутила. Тебе сколько лет?

– Девятнадцать… будет в октябре, – растерянно ответил я. И, оправившись, строго спросил: – А вам?

– Двадцать один, – сказала она и попыталась оправдать свое некорректное поведение: – Я твой старший товарищ, понял? И я здешняя, живу в Севастополе. Ты у нас в городе был?

Я молча мотнул головой. Как будто имело значение, был я у нее в городе или нет. Равно как и то, что тут она местная. Но раскаяние младшего сержанта медслужбы было искренним, и я ее простил.

– Побываешь еще, у нас красиво… – Она запнулась, потому что в этот момент издалека, от бухты донесся невнятный гул, и мы поняли, что там разрываются авиабомбы. – Только знаешь, давай будем на «ты». А то «выкать» тебе у меня не получится, а если ты мне «выкаешь», а я тебе «тыкаю», это нехорошо. Я ведь тебе не начальник. Договорились? Давай знакомиться. Марина.

Она протянула мне руку, и день обиженных, кажется, кончился.

Поплутав по ходам сообщения, мы отыскали старшину батареи, занятого подсчетом наличного боезапаса. Увидев Марину, он торопливо вскочил, поправил кожаный ремень и отогнал назад складки шевиотовой гимнастерки. А узнав, что санинструктор останется в подразделении, улыбнулся тридцатью двумя зубами. Попытался побыстрей меня спровадить, чтобы самостоятельно заняться ее обустройством. Но мы сослались на приказ комбата, и старшине пришлось смириться.

Марина поселилась в медпункте, там, где раньше обитал Гоша Семашко. Название «медпункт» звучало, правда, слишком громко. Такой же блиндажный закуток, как те, в которых размещались у Бергмана я и телефонисты. Но все равно свой угол. Мы завесили его плащ-палаткой (ее нам по требованию Марины выделил старшина). Получилось отдельное жилье. С земляным столиком и вырубленной в стенке нишей для сна.

– Ну я пойду? – спросил я, когда счел свой долг исполненным до конца.

– Иди. Может быть, вечером увидимся, я загляну к вам в роту – проверить санитарное состояние.

– Может, и увидимся. Если в охранение не отправят.

В охранение пошло отделение второго взвода, и вечером мы в самом деле встретились. Не где-нибудь, а на политбеседе, которую устроил нам новый комиссар, по той самой «архиинтересной теме». Вместе с оставшимися людьми второго взвода нас набилось в блиндаж человек примерно тридцать. Из нашего взвода отсутствовали Зильбер и краснофлотцы – вместе с Некрасовым они выполняли распоряжение ротного. Зато присутствовали Старовольский и старшина Лукьяненко. Марина, уже выяснившая всё, что собиралась, и успевшая сделать замечания Старовольскому и Сергееву, хотела потихоньку смыться, но ее не отпустил комиссар. «Садитесь, – сказал, – рядом с нашим политбойцом, послушайте». Второй раз за день я ощутил преимущества нового положения.