Николай Внуков - Когда гремели пушки

Ездить я немного умел: несколько раз приходилось поколесить по двору гаража. Мой друг, шофер, более длинные рейсы делать мне не разрешал.

И вот в тот момент, когда я стоял у ЗИС-5, ко мне подошли трое военных.

— Рулить можешь? — спросил один из них, старший по чину. — У нас шофера осколком убило!

Я ответил честно:

— По гаражу метров сто — двести наездил и то только вперед могу, а подавать машину назад совсем не умею!

Другой военный (меньше чином, но выше всех ростом) гаркнул:

— Вперед умеешь ездить — и достаточно! Вперед и надо! А назад — зачем? Ты что, отступать думаешь?! — И, покосившись на мой вещмешок, добавил: — Эва, сухарями запасся!

Я хотел было сказать, что там подушка, но смолчал и, пожалуй, правильно поступил…

— Довези нас хотя бы до гаража! — добрым голосом попросил третий военный. — Нам сказали, что он где-то здесь недалеко.

Эта просьба подействовала на меня больше всего.

Я решил доехать до гаража (для этого нужно было пересечь несколько улиц), хорошо понимая, что для меня это дело нелегкое. Молча сунул я в кабину свой вещевой мешок, крепко сжал руками баранку и нажал на стартер. Машина зашумела, рыкнула, чихнула, будто гриппозная, но все же завелась. А когда задрожала, стала живой, я так перепугался, что вспотел. Хотел выпрыгнуть и бежать куда глаза глядят — только бы подальше от машины и от дороги! Но делать было нечего: взялся за гуж, не говори, что не дюж!

Вещевой мешок я привалил к левому боку, подумав: «Если будем падать в левую канаву, — все мягче удар будет, а если в правую, — справа тучный военный». С этими невеселыми мыслями я включил скорость. Глаза сами закрылись от страха. Машина тронулась, словно споткнувшись на первом шагу, подпрыгнула и заковыляла по булыжной шишковатой дороге. Я открыл глаза, и первое, что в них бросилось, — это дорожный столб, который быстро приближался, словно спешил к радиатору.

— Ты куда? — пересохшим голосом закричал мой первый пассажир.

— В гараж! — зло бросил я и круто вывернул руль влево.

Теперь машина заторопилась к противоположному столбу, словно он ее в гости позвал! Я стал крутить руль, и машина кривулями и зигзагами поехала вперед. К счастью, дорога была свободная.

Военный резюмировал:

— Ты, парень, хватил изрядно, крепись-крепись!..

А на дороге каждый столб, как магнит, притягивал мою железную машину. По моим горящим щекам катился пот, но из дырочки, пробитой осколком в стекле, прямо мне в лоб лился ручеек прохлады…

С этого и началась моя очень длинная военная дорога, почти по всем фронтам и до самой победы!

Ездить «назад» я научился в пути и, наездив много-много километров, получил права водителя: стал «законным» шофером. Кабина стала моим быстро летящим домом. А подушка… подушка нисколько не мешала; наоборот, положив ее на колени и поставив на нее котелок, я превращал ее в стол, а ночью клал под голову и спал в кабине, свернувшись. А если стояла хорошая погода, ноги можно было протянуть в дверцу кабины, стоило только опустить стекло. Многие шоферы стали завидовать мне: «Война, а он как у тещи в гостях: на подушке нежится!»

Бывало, что попадались старые, разбитые машины, сиденья которых были провалены, жесткие, с торчащими концами проволоки… И снова выручала подушка!

В одну из гудящих ночей на седой ладожской трассе, скупо освещенной луной, впереди идущая машина вдруг на глазах растаяла, на ее месте среди белесых льдов появился черный круг воды… К моей кабине подвели человека. Трудно было определить, к какому полу он принадлежит, только нос торчал из одеяла.

— Он ногой угодил туда, — говорили мне наспех, — и валенок его там остался… Что делать — возьмите в кабину!

И тут выручила подушка. Все мокрое с ноги прочь, ногу на подушку. Концами подушки спеленали ногу, обвязали ремнем — получился пуховый бот! Доехали до хаты — и пальца моему пассажиру не поморозили…

Но больше всего подушка выручала меня, когда приходилось делать перетяжку подшипников. Раньше (и зимой, и осенью) приходилось лежать под машиной на спине, на холодных плитах или просто на снегу. Теперь — на подушке!

Я никогда, как другие, не болел ни гриппом, ни пневмонией, потому что под моей спиной была «барская». И тепло и мягко!

Но не только мне было хорошо на «барской». Тети-Пашин подарок я одалживал и своим товарищам.

А еще больше подушка пригодилась на Ржевском направлении, где немало пришлось перевозить тяжелораненых.

Однажды трое суток без перерыва гремел военный гром. Бас охрипших пушек закладывал уши. После этой сильной земной грозы в мой кузов положили раненых. Из-под Ржева их надо было везти в Торжок. А дорога: скажи слово — язык прикусишь. В кабину мне посадили летчика, у которого из-под бинтов синели только глаза, и он не мог даже вымолвить слова. Летчик написал мне записку, чтобы я курил и дышал на него. Он с жадностью глотал дым, и марлевая повязка краснела. Он поправлял ее и снова глотал продымленный воздух… Так мы и курили: двое одной затяжкой. Потом я подложил ему под голову свою подушку, и он забылся на ней, глубоко уснул…

Другим рейсом и в другое время я снова вез раненых. Сена на этот раз в дороге совсем не было, и одному бойцу под голову на сосновые ветки я подложил «барскую». Голова солдата, видно, сразу почувствовала ласку пуха, и, не открывая глаз, он произнес: «Спасибо, мама!».

Вот когда я в полную меру оценил подарок тети Паши и от себя тоже сказал ей спасибо!

Однажды мне пришлось ехать по дороге, где вместо деревень стояли тощие одноногие столбики с прибитыми к ним фанерками, на которых порой углем и кривыми буквами были выведены названия бывших селений. У таких «населенных пунктов» на дороге валялось множество всевозможных железяк и рыжих гвоздей. Проколоть колесо здесь было делом немудреным. Я напоролся на одну из железяк и остановил машину, чтобы завулканизировать камеру. Выйдя из кабины, я огляделся.

На месте, где раньше была деревня, одна-одинешенька стояла среди чистого поля широкоплечая печь. На ее когда-то горячей кирпичной спине лежал, теперь свесившись, как сивобородый дед, горбатый сугроб.

Возле печки я нашел утюг и чугунок. Вез я в свою часть картошку, а раз остановился, заодно решил и поужинать. Здесь, на «выжженной земле», на многие километры не было ни одной живой души.

Растопив печь, я налил в чугунок горячей воды из радиатора и вымыл картошку. Печка обрадовалась огню: пламя красным языком облизывало головешки и широкобокий чугунок. Вскоре накалился утюг, вулканизация шла успешно. За работой я и не заметил, как на землю навалилась холодная ночь и в небо выкатилось золотое колесо луны. Я закурил, снова осмотрелся и вдруг понял, что среди белой пустыни, среди этого мертвого мира я одинок! Стало не по себе. В таких случаях машина в какой-то мере заменяла мне товарища. Живая все же: ходит, бегать может, и «голос» есть. С пнем ее не сравнишь!