Михаил Шушарин - Александр Юдин

— А вы как, товарищ комбриг, товарищ комиссар?

Снова взрыв. Волна отбросила его в глубь коридора. Колчаковцы ринулись из коридора во внутренние комнаты.

Очнулся Юдин от выстрела, который прогремел возле самого уха. Попытался встать на ноги, но тут же получил сильный удар прикладом в грудь. Упал.

И вот они во дворе, окруженные белыми. Человек в дождевике и высоком картузе снует и снует среди пленных. Через плечо у него клинок, сбоку револьвер.

— Елионский, где тут комиссар?

— А вот он, господин капитан!

— Этот?

— Этот — комиссар Юдин.

— Обыскать.

Двое солдат начали шарить в карманах у Юдина.

— А это комбриг, господин капитан!

— А-а-а, это же бывший офицер!

Бешеный удар в зубы.

— Поручик, стройте эскадрон!

— Елионский, заберите документы! Быстро, быстро, господа!

Эскадрон спешно построился. Конница скрылась в лесу.

Между двумя кавалеристами шли комиссар и комбриг. Каратели торопили, беспрестанно хлестали пленных, матерно ругались. Они явно боялись погони. Сзади шел раненый комендант штаба бригады Иванов. От потери крови лицо его было мертвенно-бледным, ноги не слушались. Он еле-еле передвигался. А удары плетьми все сыпались и сыпались. Гимнастерка намокла от крови, в глазах — черные круги.

— Господин капитан, разрешите этого кокнуть? — сказал унтер, возглавлявший взвод.

Капитан вяло опросил:

— Который?

— А вон, во второй паре!

— Я бы их всех кокнул… Да вон тех птиц, — он показал на комиссара и комбрига, — велено доставить в полной сохранности. А этого? Этого можно в расход.

Раздался выстрел.

Рассвет. На лесной поляне сделали небольшой привал. Пленных окружили тесным кольцом и рассматривали, как диковинку. Вьюном вертелся среди офицеров Елионский. Колчаковскому холую казалось, что на плечах его сияют офицерские погоны, а в карманах звенят золотые.

Через день прибыли в Мокроусово.

Люди выходили из домов, а некоторые смотрели на проходящую колонну через заборы. А в середине колонны избитые, истерзанные, окровавленные пленники.

— И что это за хреновина, русские русских истребляют! — ругались старики, сидя на завалинках.

Некоторые смельчаки пытались подойти к пленным, но каратели отгоняли их плетьми и громко орали:

— А ну, посторонись!

А шествие все двигалось и двигалось. Впереди пленных все так же шли комбриг Николай Павлович Захаров и комиссар бригады Александр Алексеевич Юдин. Лица обоих были в страшных кровоподтеках. Без ремней, без фуражек и босиком они шли по улицам Мокроусова, еле переставляя ноги.

Колонна двигалась к центру села, к дому, где находился штаб.

— Ну, вот, и до места, кажется, дошли, — тихо проговорил Юдин, поддерживая комбрига, — крепись, командир.

Их втолкнули в темный, сырой подвал. Там были люди. Юдин поздоровался. Вразнобой ответило несколько голосов. Это были пленные красноармейцы из 29-й дивизии. Они сразу узнали комиссара второй бригады и обступили его.

— Садитесь, товарищ комиссар, — освободив чурбан, единственное сидение в подвале, сказал один из них.

— Что же, товарищи, закручинились? — бодро спросил Юдин.

— Каждый день расстреливают, товарищ комиссар!

— Не горюй, браток, а за Советы, за революцию умереть не стыдно. На миру и смерть красна. Правильно, товарищ комбриг? — обратился комиссар к Захарову.

— Правильно, Александр Алексеевич! Одного только простить себе не могу: резерв возле штаба бригады придержать надо было. Тогда не случилось бы этого.

Под вечер массивная железная дверь отворилась, и белогвардеец в черной папахе рявкнул:

— А ну, кто комиссар Юдин, выходи!

Александр Алексеевич подошел к Захарову, поцеловал его в разбитые губы.

— Прощай, командир, прощайте, товарищи! — вышел за дверь. Его провели во флигель.

В маленькой комнатушке за столом сидел полковник Бугров.

— Садитесь, господин Юдин, так, кажется, вас зовут? Нас интересует один вопрос, от ответа на который зависит ваша жизнь, Юдин. Покажите расположение вашей Третьей армии, базы снабжения, расположение штабов 29 и 30-й стрелковых дивизий. Это для вас большого труда не составит.

— Только и всего? Тогда, пожалуйста. Все штабы находятся по ту сторону фронта, а в штабах готовится вам гибель…

Полковник Бугров побагровел от злобы, а Юдин продолжал:

— Запомни, господин полковник, раз и навсегда запомни: пощады я просить у тебя не буду, предателем быть не собираюсь. Разговор считаю законченным.

Юдина повели к другому дому, расположенному в глубине двора, у конюшен. Александр Алексеевич осмотрелся кругом: не двор, острог. Если удастся бежать — за стены не выберешься.

Вошли в дом. В комнатах пахло винным перегаром. В воздухе стоял табачный дым.

— А-а, комиссар пожаловал. Ну, со мной разговор особый будет, — проговорил пьяно офицер. — На вопросы отвечай кратко и ясно. Понял?

Юдин молчал. Он узнал капитана, возглавлявшего эскадрон карателей.

— Где штаб армии?

— Я отвечать не буду.

— Не будешь, гад! — капитан ударил комиссара чем-то тяжелым. Юдин упал.

Очнулся весь мокрый, с тяжелым звоном в голове.

Солдат поднял Александра Алексеевича и посадил на табурет.

— Будешь говорить, господин комиссар?

Юдин молчал. Мысли его были далеки от происходящего. Он вспомнил себя мальчишкой. Свою родную деревеньку Васильки. Вспомнил флот. Прошло полжизни, а может быть, и вся жизнь. И вся жизнь — трудная, холодная, неласковая. Зато создан полк «Красные орлы», зато гордо реет над Родиной красный флаг. За это он, Юдин, не пожалеет своей жизни. Не пожалеет.

— Молчишь, комиссар?

И снова зверские, дикие удары.

Поздно вечером избитого в кровь Юдина втолкнули в подвал.

Ночью вызвали на допрос комбрига Захарова.

Когда его приволокли обратно, он не мог говорить: кровь шла через нос, рот, уши. Под утро комбриг, крепко сжав руку комиссара, тихо сказал:

— Прощай, Александр. Не чаял, что свидимся. Я умираю… Сволочи, из меня предателя хотели сделать, не вышло…

Больше ничего не сказал Николай Павлович Захаров, бывший офицер старой русской армии, орденоносец [34] ЦГАСА, ф. 197, оп. 3, д. 498. , командир бригады 29-й стрелковой дивизии красных. Кровь хлынула у него горлом.

На рассвете комбриг умер.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

В полдень дверь вновь отворилась.

— Юдин, на выход!

Александр Алексеевич подошел к мертвому командиру, наклонившись, поцеловал его в холодный лоб. Потом обратился к оставшимся в подвале красноармейцам:

— Прощайте, товарищи, не трусьте. Уж если умирать, так героем. Лучше смерть, чем предательство.

Красноармейцы молча жали ему руку. Они прощались со своим любимым вожаком, уходящим на смерть. И сейчас, избитый и окровавленный, он находил в себе силы улыбаться, подбадривать людей.