Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

Дерябин проснулся, как от толчка. За окном уже светло, но солнца нет, пасмурно. Он повернул голову — Шаров сидел на диване в трусах и майке, смотрел на него.

— Скрежетал зубами, мычал. Я уж и не знал, на что подумать. Кошмарный сон?

Дерябин отмолчался. Если бы он и стал рассказывать свой сон, едва ли Шаров понял его.

Вот его сон.

Собирались в деревню. Дерябин уже был наготове, а Шаров куда-то исчез. И почудилось: появился — и рост не тот, и годами старше; Дерябин пристальней всмотрелся и видит — это не Шаров, а Трофим Иванович. И уже с ним он должен ехать в деревню. Ждут машины, а ее что-то нет. Тогда они заходят в будку, вроде заводской проходной. За деревянным барьером сидит в сером тонком костюме Строкопытов. Как он сюда попал? «А, это ты, Трофим Иванович, — небрежно сказал Строкопытов. — Машины все в разгоне». И смеется. Дерябин задохнулся в гневе: как он ведет себя, этот жалкий завистник и проныра! Трофим Иванович и старше, и во всем выше его. «Есть одна, — продолжает Строкопытов, — но она предназначена Михаилу Борисовичу Соломину, он должен ехать в министерство завязывать знакомства». Взбешенный грубым нахальством Строкопытова, Дерябин рвется к машине, но строгий предупреждающий взгляд Трофима Ивановича останавливает его. Трофим Иванович неуверенно улыбается Строкопытову, кивает: «Я подожду!» Тут уж Дерябин ничего не понимает, скрипит зубами от бессилия…

— А погода решила не баловать, того гляди, дождь хлынет, — безучастно говорит Шаров, и по его тону понятно, что ему никуда не хочется ехать, затею Дерябина он не одобряет. — Слушай, попросил бы машину. Позвони — вышлют.

Дерябин с ненавистью вскинул взгляд на него.

— Не вышлют, — резко сказал. — Поедем на автобусе.

— Добро, — покорно согласился Шаров, удивляясь внезапной ярости Дерябина. — Поедем демократическим способом. Тогда надо поторапливаться.

Дерябин сидел на чугунной решетке, которая ограждала сквер с чахлыми деревьями. Перед ним стояла цыганка с ребенком на руках.

— Скажу твое имя…

— И я скажу, — бодро подключился Шаров, подходя к ним с автобусными билетами.

Цыганка мельком оглядела его, не нашла ничего интересного и опять подступилась к Дерябину.

— Есть злодейка, которая сделает тебя несчастным на двенадцать лет, — таинственно и уверенно сообщила она.

— Ты собиралась сказать имя, — напомнил ей Дерябин.

— Скажу. Возьми пять копеек и заверни в бумажный рубль, лучше трешку — темнее цветом. Убери в карман и не смотри два дня. И ты увидишь — пятачок покраснеет, увидишь, что я не вру.

— Дай рубль, — попросил Дерябин у Шарова.

— Нашел простака, — отказал Шаров. — У тебя есть, ты и дай.

— Какой красивый и жадный, — упрекнула цыганка. — Женщины любить не будут.

— Уже не любят.

Все-таки достал рубль, устыдился. Дерябин стал заворачивать в него пятачок. Цыганка с интересом следила за его движениями.

— Не так, — нетерпеливо сказала она. Отобрала рубль и ловко, одной рукой, завернула монету. Дерябин потянулся было за рублем, но она отстранилась.

— Не спеши. Отнесешь на кладбище, положишь под камень и увидишь, что будет.

Дерябина не интересовало, что будет на кладбище, его интересовал рубль.

— У тебя будет пятеро детей.

— Этого еще не хватало, — буркнул Дерябин и опять потянулся за деньгами. А цыганка подула на кулак и разжала его. На ладошке ничего не было.

Исчезновение денег обескуражило Дерябина. Он все время настороженно следил за ее рукой и готов был поклясться, что рубль не перекочевал ни в другую руку, ни в широкий рукав немыслимого одеяния цыганки.

— Имя-то скажи, — попросил он, тепля в душе надежду хоть на какую-то справедливость.

— Возьми пятачок, заверни в трешку, — темное цветом…

— Вот работает! — восхитился Дерябин, которому ничего не оставалось, как показать Шарову, что он не удручен обманом. У цыганки сразу спало напряжение, она широко улыбнулась и даже показалась красивой.

Они садились в автобус, когда опять услышали:

— Через два дня покраснеет…

К их удивлению, это была другая цыганка. Видимо, все они работали по одной схеме.

В автобус столько набилось народу, что ни передние, ни задние двери уже не закрывались. Дерябин и Шаров оказались в самой середке, сжатые со всех сторон. Но они были довольны: в тесноте, да скоро поедут, не как другие, что заглядывают с улицы в окна.

Из кабины шофера раздалось:

— Кто взял билеты на восемь часов, всем выйти. Наш автобус идет рейсом семь тридцать.

— Эва! Хватился. Времени-то уже девятый!

— Я вас предупредил.

Оплошавшие — десятка полтора, — чертыхаясь, стали пробираться к выходу. Шаров вопросительно посмотрел на Дерябина: у них были билеты на восемь часов. Тот показал на часы. Было четверть девятого.

— Почему мы должны выходить? — сказал Дерябин, и в глазах его появился стальной блеск, так хорошо знакомый Шарову. — Мы и так опоздали на пятнадцать минут. Когда-то придет тот автобус.

Шаров согласился: они купили билеты на восемь часов, и их обязаны отправить в это время. А на каком автобусе — безразлично, все они из одного парка.

В общем, когда автобус вывернул со стоянки на широкую асфальтовую дорогу и пошел, набирая скорость, угрызений совести они не испытывали.

Проехали мост через Волгу, дорога пошла вдоль левого берега, мимо деревянных домишек. Пригород.

В автобусе все разобрались по своим местам, стало спокойно и тихо. Дерябин развернул газету, которую купил на стоянке, уткнулся в нее. Шаров рассеянно приглядывался к пассажирам, слушал, что говорят.

Более словоохотливым оказался пожилой железнодорожник с рыхлым лицом, скрипучим голосом говорил соседке:

— Они ведь как, всегда чего-то хотят. Требуют и требуют, пока не доведут мужика до петли.

Сидел он плотно, удобно на заднем сиденье, в светлых, еще зорких глазах проглядывало самодовольство. Не очень верилось, что с него можно что-то стребовать.

— Есть такие павы, — поддержала его соседка. Набитую доверху кошелку она бережно держала на коленях. — Им на все наплевать, лишь бы свое удовольствие справить. Двадцать лет с мужем живем, ничего от меня плохого не видел.

Она победно огляделась. Встретившись с ней взглядом, Шаров почему-то почувствовал себя виноватым.

— Много от того зависит, какой попадется муж.

Это сказала усталая женщина в белом платке, завязанном у подбородка. К ней сочувственно стали приглядываться.

— Да уж я на своего не жалуюсь, — объявила женщина с кошелкой.

Глухи были к общему разговору двое парней — один в берете и в рабочей спецовке, другой ростом повыше, в клетчатой рубахе и парусиновых брюках, на ногах сандалии. Оба цепко держались за поручни, но это не мешало им пошатываться и толкать Дерябина, близко стоявшего к ним. При каждом толчке Дерябин поднимал взгляд от газеты, но пока молчал.