Виктор Московкин - Ремесленники. Дорога в длинный день. Не говори, что любишь: Повести

От его сбивчивых слов стало легче. Но опять вмешался Ломовцев:

— Головнин, наивная душа! Надо видеть суть, главное…

Снова начинает казаться, что Ломовцев знает больше, чем остальные, но не хочет сказать прямо, крутит что-то. Павел Иванович злится, злятся другие, смотрят на Ломовцева с ненавистью.

— Создавшуюся ситуацию я представляю так… — невозмутимо говорит Ломовцев.

— К начальнику районного отделения милиции Владимиру Васильевичу Карасеву явился тракторист из отдаленного колхоза «Лесные Выселки». У мужика нос ушел в щеки или щеки выдались до кончика носа. Чтобы выглядеть так, надо было стукнуться обо что-то твердое и широкое. Был первый рабочий день нового года.

«Погуля-я-л! — сочувственно сказал начальник. — Как это тебя угораздило?»

«Меня избили, — хрипло сказал вошедший. — Требую разобраться… Был у прокурора, велели сюда. Вот заявление».

«И заявление есть!»

Карасев принял тетрадный листок, разгладил и прочитал: «От Шумакова Андрея Андреевича. Прошу наказать лиц, которые пришли вечером, а я сидел на диване и смотрел телевизор, и они меня избили. Тогда я взял ружье, но у меня оказалось два патрона, я побежал к соседу занять патронов, а они уже уехали. И на улице меня ударили четыре раза. Теперь с таким лицом, которое они со мной сделали, я не могу быть на тракторе, и я ходил в больницу, чтобы дали освобождение. Так что надо приструнить их, а то они еще кого изобьют».

«И кто же эти варвары?» — Карасев не сдержал улыбки: он не очень поверил написанному.

«Били меня охотники. Их машину я еще утром заметил».

Начальник посерьезнел, покачал головой.

«Когда это было?»

«Под Новый год. Я смотрел телевизор…»

«Что смотрел, я уже уяснил».

«Ну так вот…»

«Не пойму тебя, Шумаков. — Начальник снова взглянул на заявление. — Не пойму: так вот просто пришли и избили и не сказали — за что? Как ты это рассудишь?»

«Они дорогу велели чистить», — вспомнил тракторист.

«Какую дорогу?»

«Из лесу которая. Ее завалили, а они пришли ко мне: „Иди давай чисти, а то в милицию увезем, Новый год там справишь“. И набросились…»

«А кто дорогу завалил?»

«Ванька завалил».

«Какой Ванька?»

«Это я так про Ваньку, поговорка такая. В общем, если проще: откуда я знаю».

«Перевод замечательный — „откуда я знаю“. Твой трактор где стоял?»

«У дома».

«Ах вот он где стоял! И больше в деревне трактористов нету?»

«Есть еще трактор у Мишки Ивакина».

«Ты спрашивал: может, он завалил?»

Тракторист обиделся, за вопросами он почувствовал недоверие к себе.

«Это вы спрашивайте, вы на то поставлены. Мне такие вопросы до лампочки».

Начальник скучливо взглянул на тракториста, отвернулся к окну. Отделение милиции находилось в глубине небольшого парка. Иней на деревьях, сверкающий снег, еще не истоптанный прохожими, благодать, покой, новый год наступил, с началом которого всегда хорошее настроение, ожидание лучших перемен, — тут занимайся кляузным делом, думай, кому поручить: работников в милиции раз-два и обчелся. Опять глянул с подозрением на тракториста. Морду набили. Наверно, за дело набили. А не прими заявление — пойдет писать куда и не придумаешь, вымотают проверками да запросами. Неладная должность, необходимая, а неладная.

«Конечно, спросим, — сказал Карасев, отвлекаясь от бесполезных размышлений. — Но разговор пока о тебе. Кто-нибудь хоть видел, как тебя избивали?»

«Я сидел один, смотрел телевизор».

«Ты, видать, сам не свой до телевизора. Значит, был у прокурора?»

«Только что оттуда. Велели подать заявление. Избивать трактористов — кто землю пахать будет!»

«Тебе так и сказали?»

«Точные слова!»

Карасев поверил: так и сказали. Прокурор Соколова была упряма, настойчива, коли велела подать заявление, легко не отступится.

«В больницу сразу пошел, вечером?»

«Не к кому было идти вечером. Новый год…»

«Так уж!.. — Хотел сказать: больница никогда не пустует, но посмотрел на мужика и устало заключил: — Хорошо. Только сам сообрази: людей мы этих найдем. А свидетели? Где твои свидетели? Как докажешь?»

«Вот мое свидетельство», — тронул тракторист оплывшее лицо.

«Свидетельство уважительное, — сказал начальник. — Иди, разберемся».

Как только тракторист ушел, Карасев позвонил в прокуратуру; подумал: может, все-таки сумеет отговориться, дело-то выеденного яйца не стоит. Да ничего у него не вышло, не дозвонился — начался обеденный перерыв. И самому Карасеву пора было перекусить. В этот день дома его не ждали: жена уехала с дочкой в глазную клинику — у девочки стало плохо со зрением…

В этом месте рассказа Ломовцева Павел Иванович не выдержал.

— Какая еще дочка? При чем она? — недоуменно спросил он.

— Вы не допускаете, что у начальника милиции, человека средних лет, может быть дочка? — ледяным тоном справился Ломовцев.

— Но клиника? Глаза?

Ломовцев оскорбительно передернулся.

— Ах вот как! Но разве мало нынче страдают глазами?

Павел Иванович безнадежно махнул рукой: этого черта не переспорить.

— Не знаю, бывал ли кто из вас в чайной… Там два зала. В большом, который выходит окнами на площадь, едят проезжающие шоферы, рабочие мастерских и прочие, кто или не знает, что есть еще чистая комната со своей раздевалкой, с крахмальными салфетками на столах, или не решается туда заходить, потому что в малом зале обедают люди, имеющие отношение к руководству районом.

В маленькой комнате каждый день ровно в 13.05 появляется женщина. На вид ей лет сорок пять или чуть больше. Она в меру полная, лицо строгое, неулыбчивое, глаза чистейшей синевы. Красивые глаза. Такой пусть запомнится вам Варвара Петровна Соколова.

Варвара Петровна неторопливо снимает пальто, оглаживает китель с нашивками советника юстиции третьего класса и проходит к столу у окна. Странно, но к этому времени никогда никто за тем столом не сидит.

— Купленный он у нее, — не удержался от подначки Баранчиков.

— Баранчиков, — сухо обрезал Ломовцев шофера. — Кто взволновал нас сегодня неприятным известием? Ты. И на сегодня с тебя достаточно. У некоторых народов есть обычай: когда собираются в кружок, младший молчит. Ты другого поколения, но тебе полезно это знать.

— Спасибо за подсказку, — смирно сказал Вася. — Я больше не буду.

— …Не садятся за стол, может, из-за необщительности, может, боятся неосторожным словом выказать сочувствие, зная, что ей будет неприятно. Дело в том, что в райцентре считают Варвару Петровну глубоко несчастным человеком и жалеют. Она там живет не первый год и ни с кем не завела знакомств. Дни ее заполнены служебными делами, что делает вечером — никому не известно. Иногда со службы она уносит какие-то папки, и только поэтому догадываются — и дома она занимается все той же работой.