Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

– Ладно, пацаны… Хорош, а то… А им-то теперь все уже по барабану…

…Офицеры, прапорщики и несколько контрактников постарше собрались в завьяловской палатке. У Мити – потому что все погибшие были из его взвода. Не было только Самохвалова и Числова. Импровизированный – из ящиков – стол накрыли «трофейной» ковровой дорожкой. В центре в четырех небольших кучках – личные вещи погибших: групповые фотографии, крестики, игрушка «тетрис», разбитые часы, зажигалки, письма, смятая фляга, какая-то непонятная фигурка из кости. И только в одной кучке – медаль «За боевые заслуги» и удостоверение к ней. Это была медаль снайпера Крестовского. На остальных «наградные» не писали. Вокруг этих нехитрых пожитков стояли колпачки от мин с налитым в них спиртом. Их пока никто в руки не брал. Все сидели молча, в основном глядя в раскисший земляной пол. Завьялов в который раз уже сказал:

– Самосвал сейчас будет. Они с Примаковым долаются… Щас уже…

Тут как раз и зашли Примаков с Самохваловым.

Все молча встали, разобрали колпачки от мин. Примаков, как старший по званию, вздохнул тяжело:

– Ну что, помянем?

Молча выпили, не чокаясь и не закусывая. Завьялов кивнул на кучку с медалью:

– Крестовский должен был к 8 Марта уехать… Из пайков подарки собирал…

Повисла пауза, которую нарушил Панкевич:

– Он еще спирт сухой выменивал: рыбак…

Пока расплескивали по второй, Примаков тяжело сопел, сердито глядя на Рыдлевку, но сказал лишь снова о погибших:

– Вечная им память. Умерли как герои…

Пока закусывали, Примаков вдруг обвел еще раз всех глазами и нахмурился:

– А где Числов?

Все как-то начали отводить глаза, лишь Самохвалов ответил:

– Он… у себя, товарищ полковник.

– Поня-ятно, – протянул Примаков и снова сердито посмотрел на Рыдлевку. Ротный этот взгляд перехватил и через несколько минут наклонился к Панкевичу и тихонько сказал:

– Сейчас по третьей выпьем и… давай… уёбывай… не мозоль ты ему глаза…

Полковник эти слова услышал и ротного остановил:

– Погоди… Пусть Числова позовет…

Панкевич вспыхнул, молча встал и, не дожидаясь третьей рюмки, выскочил из палатки…

…Числова он обнаружил лежащим на кровати в обмундировании, но без ботинок. У изголовья на полу стояли бутылка, уже полупустая, и открытая банка тушенки. Негромко хрипел раздолбанный магнитофон – в песне были слова: «За все прости себя».

Капитан тяжело оторвал голову от подушки и трезвыми, но мутными от полопавшихся в белках сосудов глазами посмотрел на старлея:

– Тебе чё, Левка?

Панкевич присел на свободную кровать, стоявшую напротив койки Числова:

– Там… Зовут тебя.

– Куда? – спросил Сергей, хотя прекрасно понимал – куда.

– На поминки… по ребятам. Примус зовет. И ротный тоже…

Числов уронил голову обратно на подушку, помолчал немного и, наконец, сказал:

– А пошли ты их в жопу…

Панкевич мотнул головой и напрягся:

– Не понял… Как – «в жопу»?

– А так, просто, – хмыкнул Числов. – Приходишь и докладываешь: товарищ полковник, в ответ на ваше сердечное приглашение капитан Числов послал вас в жопу. И вас, товарищ майор, тоже… Теперь – понял?

Рыдлевка тяжело вздохнул, помолчал – тихо сказал, глядя в пол:

– Кончай пить, Сережа… Все понятно, но… Наше дело телячье – обосрали, жди, когда говно смоют…

Числов вскинулся на своей койке:

– А что мне ждать? Я, что ли, обосрался? Нет, скажи, я?

Панкевич вздохнул снова:

– Серега… Я слышал, как ты кричал, когда вы втроем с ротным и Примусом стояли… И про рапорт на увольнение, и про протокольных мудаков, и… И чего ты добился? Только себе нагадил. Как ты дальше-то будешь?

– Как-никак, – сказал Числов в потолок. – Как-нибудь. Все. Хорош. Послужили…

Он перевернулся на бок, свесил с койки руку и, уцепив бутылку за горлышко, приглашающе качнул ею в сторону Рыдлевки:

– Выпьешь?

Панкевич замялся:

– Нет… Я – там… Пойду… раз ты идти не хочешь…

Капитан внимательно посмотрел на него и усмехнулся – нехорошей такой, недоброй усмешечкой:

– Что, Лева… ссышь со мной выпить? А? Нет, ну скажи – ссышь ведь? Боишься, что узнают и не одобрят?

– Нет, – сказал Рыдлевка, отводя глаза. – Я просто… Не хочу просто. Не лезет.

– А-а-а… – довольно протянул Числов. – Не ссышь, а просто – не хочешь… Слушай, Левон… Я давно тебя хотел спросить: ты чего такой тихий? Не дебил вроде, книжки читаешь, говоришь нормально, когда начальства рядом нет… А чуть что… Тебе что – все так нравится? А?

Панкевич долго молчал, потом посмотрел Числову в глаза:

– Когда что-то не нравится – знаешь, как говорят? «Не нравится – пиши рапорт!» А я служить хочу.

– Служить? Дело хорошее… Генералом, поди, стать хочешь?!

– Нет, Сережа, – спокойно ответил Рыдлевка. – На генерала я, пожалуй, рылом не вышел. Генералом у нас, наверное, только ты бы и смог стать. Если по справедливости. А служить… Я ведь просто больше ничего не умею.

– Ну-ну, – все так же несправедливо зло откликнулся Числов. – А служить, стало быть, умеешь. Ну иди, служи… Выполняй распоряжения… Может, до майора дослужишься, как Самосвал. На хер такая служба… Что, много она тебе дала? У тебя хоть квартира-то есть?

– Нет.

– О! Нет квартиры. Господин офицер – бомж. А с деньгами как, ваше благородие? Ась?

Рыдлевка понимал, что Числов, издеваясь над ним, просто выговаривается, поэтому ответил спокойно:

– Нету у меня денег. Жена вон беременность прервать хочет…

Числов сплюнул на пол:

– Так и на кой же ты хрен служишь, Левон?

Панкевич долго молчал, перебарывая в себе желание ответить резко. Переборол не до конца:

– А ты, Сережа, раз сам уходить решил, считаешь, что и все за тобой должны? А кто будет Родину защищать?

Числов зашелся в кашляющем смехе, отхлебнул из бутылки, отдышался и протянул:

– Вона как… Родину защищать… А как она выглядит, твоя Родина? Эти пидоры, обожравшиеся в Москве, – Родина? Которые здесь всю эту кашу… Или, может быть, для тебя Родина – это та бабища на плакате, которая мать и зовет? Я этого плаката почему-то с детства боялся, там у тетки лицо, как у… жрицы какого-то жуткого культа – с обязательными человеческими жертвоприношениями. Родина…

Панкевич встал:

– Пойду я, Сережа. Все понятно. Не тебе одному… А только насчет Родины – зря ты это. Ты во многом прав, но где-то не прав. Я тебя не переспорю. Ты грамотнее. Только – подумай.

– Я уже все подумал, Левон. Погодь-ка…

Панкевич остановился. Числов покопался в нагрудном кармане и вытащил оттуда сложенный вчетверо лист бумаги:

– На-ка… Отдай заодно Примакову…

Панкевич покачал головой, но бумагу взял. Потом вздохнул и молча вышел…

…В палатке Завьялова становилось все шумнее, а Числов лежал один в полумраке. Время от времени капитан отхлебывал из горлышка бутылки разведенный спирт, смотрел невидящими глазами в потолок и вспоминал…