Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Глинский вежливо покивал, поцокал языком и вернулся к своей «барбухайке». Ему казалось, что мозг вот-вот взорвётся. Борис перевёл дух и начал лихорадочно думать.

«Это что? Просто бутылка, случайно оказавшаяся на свалке, или оставленный „на авось“ сигнал, подтверждающий, что Гафар успел что-то сообщить? Или, наоборот, сигнал-предупреждение, что от меня ждут „исполнительной команды“. Может, „хванчкара“ – это намек на чрезвычайность ситуации? Мастер ведь предупреждал, что при невыходе в эфир найдет способ наведаться, по крайней мере, в Пешавар… А он такой, он проныра, он мог и поближе подобраться и около Зангали повертеться… Или мне уже все чудится и мерещится? Нет, все-таки что-то эта бутылка да должна значить… Но что?»

Известное дело, когда человек чего-нибудь очень ждёт, он даже в полётах птиц начинает видеть знамение. А Глинский очень ждал любой весточки с Родины. В таком состоянии, как у него, за долгожданный сигнал принять можно было всё что угодно… В таком состоянии легко совершить ошибку.

На следующее утро Борис решил сам наведаться на лагерную свалку, чтобы проверить – нет ли там еще какого-нибудь более «выразительного» сигнала. Для этого ему пришлось, вопреки статусу надсмотрщика, лично впрячься в волокушу с нечистотами. Охране он объяснил, что хочет заставить пленников вымыть наконец бочки для дерьма. А сделать это можно лишь рядом со свалкой, где после недавнего ливня ещё оставалась здоровенная лужа. Азизулла этот маневр одобрил – он старался далеко обходить полевые сортиры, даже курсантский, потому как воняли они невыносимо. А когда сам Азизулла портил воздух, то всегда бросал брезгливый взгляд в сторону туалетов, мол, это не я пукнул, это от сортира ветерком пахнуло… В пару по волокуше Глинскому достался Джелалуддин – длинный и худой как смерть. На самом деле этого парня звали Валерием Сироткиным, и до службы он жил в Ленинграде. Дослужиться успел аж до ефрейтора. Борис как-то инстинктивно сторонился этого пленного. Во-первых, он не понимал, как этот длинный и костлявый, абсолютно непрактичный и не совсем адекватный парень умудрился выжить в Бадабере. Может, его подкармливают? Может, он не настоящий узник, а «подсадная утка»?

А во-вторых, в карточке ефрейтора Сироткина из той «дачной картотеки» была многозначительная приписка: «Возможно, ушёл добровольно и служит в банде». Вот так-то.

Так что Борис никаких бесед затевать с Джелалуддином не собирался, тот сам начал разговор, пока они тащили бочку. Охрана подотстала, спасаясь от вони, так что их никто не слышал.

– Слышь, Абдулрахман, помоги…

– Помощи просишь, а меня собачьим именем называешь?

– Слышь… Извини. Николай, помоги…

– А чё надо-то? Хлеба?

– Поносит меня сильно… Срать нечем, а всё равно выворачивает…

Глинский недобро усмехнулся:

– Жить хочешь?

– Хочу. Ты ж всё сам понимаешь…

Борис понимал. Если дизентерию не заглушить в самом начале, то может начаться эпидемия. И не только среди пленных, но и среди курсантов, с которыми какое-никакое, но всё же общение есть. А что делать с заразными – ну не в госпиталь же везти?! В расход, и дело с концом. С заболевшими пленными афганцами вообще никогда не церемонились, советских вроде берегли чуть больше, но, как говорится, до определенного предела.

Поэтому Валера-Джелалуддин понимал всё правильно: если его будут слишком часто видеть у сортира, то он – не жилец.

– Да, парень, хана тебе без моих комочков.

– Поможешь?

– Рассказывай, как сюда попал… Правду. Увижу, что врёшь, – ищи другую аптеку.

Бывший ефрейтор вздохнул и бесхитростно поведал Борису свою «военную» историю…

После десятилетки Валера хипповал и фарцевал, никуда поступать не стал и, как говорил участковый, «вёл антиобщественный образ жизни». В военкомат его отвели отец с дедом – заслуженным фронтовиком. Учился в Пушкине на связиста, в Афган напросился сам, хотя его и оставляли служить в учебке. Но Валера хотел вернуться домой героем, чтобы участковый отстал навсегда… Потом всё, как у всех, служба… Летом 1984 года командир роты отправил его вместе с водителем перегнать «радийку». Без обязательного в таком случае бэтээра сопровождения. Всего-то на пять километров – от части до ближайшей заставы. Машина заглохла как раз на полпути. Ни с родной частью, ни с заставой они с водителем связаться не смогли. Посидели, стало смеркаться. В конце концов, водитель пешком отправился на заставу, до которой всё же было чуть ближе, а Сироткин остался стеречь машину. Ясное дело, тут же подлетела банда… Отстреливаться Валера не стал. Надо сказать, шансов у него действительно не было. Ни одного. Он мог только героически погибнуть с автоматом в руках. В общем, сдался.

С бандой он действительно ходил, но в боевых действиях не участвовал, а ремонтировал трофейные передатчики. Главарь банды, деловой, как все афганцы, считал, что на пленном ефрейторе можно замутить маленький, но стабильный бизнес… И всё шло вполне себе ничего, Сироткина особо не обижали, даже женить собирались, но однажды Валера услышал проникновенную передачу по советскому радио и впал в панику насчет того, что его обвинят в измене Родине. Он испортил рацию, украл автомат и сбежал. Побег практически удался, Валера добрался до поста афганских вэвэшников-царандоевцев, но они, твари, в тот же вечер продали его в другую банду, каким-то залётным моджахедам. До Зангали его перепродавали ещё четыре раза… А уколы Валера переносил легче других, потому что к «дури» привык ещё с гражданки – так он сам и сказал. Слушая короткий рассказ, Глинский только зло щурился. Валера, конечно, не мальчик-пряник, но в плену-то он оказался из-за офицерского головотяпства. И что он после этого должен думать о Родине? Эх, Родина, Родина…

– Ну вроде не врёшь… Помогу, засранцу. Не бзди, прорвёмся!

Валера аж голову вскинул, как боевой конь:

– Так, а я чё? Я только «за»!

– Чего «за»? За – что?

Сироткин потёрся левой скулой о плечо и, понизив голос, пояснил:

– Ну, если тема какая возникнет… то я – «за».

– Какая тема?

– Ну, соскочить, там… Или вообще…

– «Вообще»… – передразнил бывшего ефрейтора Глинский. – Вон Наваз уже соскочил. И ещё парочку с собой прихватил. Вот тебе и «вообще».

Некоторое время они, сопя и покряхтывая, тащили волокушу молча. Наконец, Борис спросил:

– И много среди наших таких?

– Каких?

– Которые «за».

Сироткин еле заметно улыбнулся, показав дыру от трех выбитых зубов:

– Ну пара нормальных мужиков есть. Надёжных.

– И кто же?

– Не сдашь?

Глинский хмыкнул:

– Да ты уже на себя наговорил – хватит под завязку. Да ещё понос твой. Был бы мне резон тебя сдавать, я б уже вертухаям свистнул… Ты определись, парень. То помочь просишь, то не доверяешь… Прими решение.