Борис Подопригора - Война: Журналист. Рота. Если кто меня слышит (сборник)

Он и не заметил, как заплакал, – слезы сами полились. А ещё он не заметил, как сзади неслышно подошёл американский советник:

– Looks like you not only understand English, but enjoy American Jazz. Am I wrong? How can I help you – you’ve nothing to do with this shit… Oh, Man! I see, you’re a quite substantional. Shall you share their destiny?.. [260]

Спасло Бориса то, что у него на глазах были слёзы. Настоящие, такие не сыграешь. Глинскому даже выражение лица не пришлось менять, когда он обернулся:

– Вот, песню поймал… Дома любил её слушать… А радио – оно что… Оно ж работе не мешает… Мне сказали выпилить десять дощечек. Семь на пять этих… хандов… Я сделал двенадцать… Ну две поуже чуток… Но там иначе никак не получалось, уголок уже шёл… Да, мистер Абу-Саид, спасибо вам за футбол…

Американец пристально и очень внимательно посмотрел Глинскому в глаза и очень тихо сказал:

– I’m Jack, Jack Abusaid. [261]

– В смысле? – как мог «искренне», «не понял» Борис. – Я что, что-то не так сделал? Если насчёт радио, то я сейчас выключу, я ж думал, не помешает, и работать веселей…

Американец пристально и с полуулыбкой ещё раз вгляделся в глаза узника, но увидел там лишь слёзы и испуг. Хмыкнув, он отвернулся и не торопясь пошёл к выходу.

Борис проводил его взглядом «оскорбленной добродетели» и перевёл дух, лишь когда американец скрылся за крепостными воротами. У него тряслись руки, а спина была абсолютно мокрой от пота…

…Ночью в своей каморке он курил сигарету за сигаретой, безжалостно сжигая свой стратегический запас, будто поняв, что его уже можно не беречь.

«Когда ж он меня просёк, где я запалился? Наверное, в палатке, когда эта прошмандовка приезжала. Заметил, что я на перевод реагирую… Наверное, там – больше негде… Или после футбола решил на дурика проверить? Слишком я красиво Парвана уделал, где такому шофёр мог научиться? Ну, положим, водители – тоже люди, тоже могли в детстве в секцию борьбы ходить… Могли-то они могли, но американцы с этим разбираться не будут. Если меня этот Джек-потрошитель заподозрил – всё, считай пиздец, приехали. Тут не кино, он рисковать не будет. Сомнение малейшее появилось – реагируй. Это ж первый закон и разведки, и контрразведки. А этот парень – он только с виду малость ебанькович, а так-то вполне профи. Тогда все – жопа. Сколько у меня ещё есть времени – день, два? Не больше. Он не будет рисковать. Не тот случай. Просто незачем. А «душары», тот же Азизулла, только рады будут… Ну где же наши? Когда же будет самолёт? Эй, Родина! Ты что, уснула там?!»

Родина не откликалась. Борис закурил ещё одну сигарету, предпоследнюю.

«Ладно, даже если самолёт прилетит… Как они собираются сюда добраться? Мастер должен был что-то придумать… Не надо обманывать себя, что тут можно придумать?! Им сюда просто так не подобраться, не пустят, и всё… Или пустят, когда уже нас не будет… Так, может, всё же пошуметь? Как там генерал выразился: „Какой из тебя боевик?“ Может, и никакой, но всё же получше, чем местные „воины джихада“… Надо что-то делать, время, считай, кончилось…

Если меня завтра-послезавтра заберут или просто прикончат, считай, всё было напрасно, всё зря… Думай. Думай! Где же ты, Родина…»

Он забылся тревожным сном уже перед самым рассветом. И конечно же, во сне увидел проклятые зелёные глаза того «англичанина»…

…Ещё утром следующего дня Борис и представить себе не мог, какие события развернутся в крепости к вечеру. Он понимал одно: его время вышло. Поскольку наступивший день был пятницей, скорее всего, с ним «разберутся» в субботу, ну, может, в воскресенье. Пятница – это ведь священный день молитв и отдыха для всех правоверных. Кстати, в основном именно по пятницам моджахеды заставляли узников чистить оружие, естественно предварительно изъяв боеприпасы.

Но эта пятница выдалась какой-то особенной. С самого утра в крепости началась какая-то нездоровая суета, будто «духи» ждали кого-то или чего-то. Вскоре прошел слух, будто в почти достроенную лагерную мечеть должен прибыть на пятничную молитву пешаварский имам, а с ним вместе чуть ли не сам Раббани. Они якобы должны благословить курсантов-выпускников на «ратные подвиги»… Этот слух органично ложился на то, о чем раньше рассказывали афганцы Аман и Рашид. Курсантов благословят, проводят воевать в Афганистан, помашут платочком вслед… а с пленными что? Да, в общем, понятно, что…

Глинский с самого утра ковырялся в японском джипе майора Каратуллы – он немного «заглючил», а начальник лагеря в чужие машины не садился из принципа. Спеси в майоре было хоть отбавляй, ну как же: он академию в британском Сандхерсте окончил, не хухры-мухры… Непонятно только, почему же он после этой своей академии так неважно знал английский, ну да Аллах с ним, с этим майором…

Борис почти уже закончил возиться с этим джипом, когда в крепостной двор въехал грузовик с пакистанскими военными номерами. Опять боеприпасы? Но куда их столько, склады же под завязку забиты…

«Духи» засуетились, немедленно погнали пленных на разгрузку, даже Мастери припахали, хоть он и пытался что-то объяснить, показывая на майорский джип…

Поскольку на складах действительно не было уже места, ящики с патронами пришлось и заносить в башню, и затаскивать на крепостные стены. Выглядело всё это несколько странно, так, будто «духи» собрались отстреливаться… Вот только от кого? От пакистанцев, что ли? (На самом деле, складирование боеприпасов прямо на крепостной стене должно было послужить зримым фоном намечавшихся «торжеств» по отправке курсантов вести джихад, так сказать, наглядно свидетельствовать о вооруженности курсантов не только верой. А уже на следующий день все крепостные боеприпасы предстояло перегрузить в целый караван моджахедовских тойот для последующей доставки в район афганской границы. Да и вся эта курсантская «сотня» должна была до времени лишь охранять караван. Но пленные, разумеется, ни о чём об этом знать не могли…)

Когда Борис и афганец Сайдулла затаскивали очередной ящик на стену, на посадку в Пешаваре стал заходить какой-то большой самолет. Какой точно – из-за дымки было не различить, но вроде не военный…

Охранник, привычно игравший сам с собой в коробок, прищурился в сторону самолета и сказал уверенно и равнодушно:

– Не американский. Значит, бакшишей не будет.

У Глинского ёкнуло сердце. А что если… А вдруг это «тот» самолет? Может, Москва специально выбрала пятницу, день, когда моджахеды общаются с Всевышним?

Между тем с крепостной стены было хорошо видно, как в сторону аэропорта выдвинулось несколько машин, среди которых Борис различил и ремонтированный им лично лимузин главного пешаварского «раиса». А вон и джип американских советников, куда подсел «безлошадный» Каратулла… «А это что такое?»