Борис Ямпольский - Дорога испытаний
- Название:Дорога испытаний
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:неизвестно
- Год:неизвестен
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Ваша оценка:
Борис Ямпольский - Дорога испытаний краткое содержание
Лирические повести Бориса Ямпольского привлекли внимание своей поэтичностью, романтикой.
Об одном из самых драматических и малоизвестных эпизодов Великой Отечественной войны — о судьбе бойцов, оборонявших Киев, — рассказывает повесть «Дорога испытаний». Вырвавшись из окруженного города, последние его защитники идут тысячу километров по опаленной земле, через вражеские тылы, сквозь немецкие боевые порядки, рвут кольцо за кольцом и после многочисленных боев и приключений выходят к фронту и соединяются со своими.
Дорога испытаний - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Теперь их было уже двадцать. Тактика проста: днем скрываются в лесу, начеку охранение, бодрствует разведка; в сумерки — марш-марш! — и на полном карьере на шлях, из ручного пулемета и гранатами по обозу; никто не успеет оглянуться — уже исчезли во тьме полей. Двигались ночами, все на восток. «Наступать — для меня царство, отступать — лучше могила!» Так до самого Харькова. Нарвались на засаду. Кинжальный огонь. Несколько часов сряду за крупами убитых коней отстреливались и ночью, унося раненых, ушли…
Даже самые простые житейские слова, например: «приготовить кружки» или «внести сено», Гуляев произносил командным голосом, тем резким нечеловеческим голосом, который не допускает и даже не предполагает возможности непослушания или неисполнения.
Когда он внезапно задремал, то первое время у него еще было хмурое, начальственное лицо и чувствовался в нем этот железный голос, но постепенно лицо его как-то прояснилось, возвращаясь куда-то далеко-далеко, в светлый мир. Между темной от крови повязкой и воротничком гимнастерки видна была узенькая нежно-белая полоска худой юношеской шеи. Тихое лицо его с чуть припухшими, как у капризных детей, губами говорило: «Да, на самом деле я такой, и мне ничуть не стыдно этого».
Бойцы, которые шли с ним, были почти мальчики, — наверное, в этом июне они еще сдавали школьные экзамены. Вокруг я видел большие серые, или голубые, или карие с золотинкой глаза, в которых еще искрилось тонущее, но не утонувшее в море печали мальчишеское озорство. Добрые, нежные, любящие мальчики, которые именно благодаря своей доброте, нежности и любви к людям и жизни оказались несгибаемо беспощадными и страшными в ненависти к врагу.
Синица вытащил из сумки противогаза репу, разрезал на ломтики, ударил по каждому черенком и сказал:
— Бифштекс по-гамбургски!
— А у меня — крокет де воляй, — сказал один боец, вытаскивая из кармана печеный картофель.
— Цигарочки нет ли, молодежь? — попросил Пикулев, по-барсучьи, догола, обработавший свой початок.
— А тебе что, — сказал Синица, — «Казбек» или «Северную Пальмиру»? Или, может, «Золотое руно»?
— Выдай, выдай ему, главстаршина, «Золотое руно», — засмеялись бойцы.
— Наверно, «Камелией» умывался? — допытывался Синица. — И «Красной Москвой» душился? Любишь Москву, когда она — духи?
— А воевать не любит! Ох, не любит! — сказал Максименок, худенький паренек, раненный в обе руки.
— За что, ребята? — обиделся Пикулев. — Я ведь на восток иду.
— Как заяц идешь! — жестко сказал Гуляев, проснувшийся так же внезапно, как и заснул.
— Вот выберется и поедет в Ташкент родину любить, — предрекал Максименок.
Синица сказал:
— «Без доклада не входить!» — «Товарищ, я воевал!» — «Мы все воевали». — «Товарищ, я раненый!» — «Мы все раненые».
Кто-то добавил:
— Пролезет на собрании в президиум и будет квакать: «Регламент! Регламент!»
— Отставить! — сказал Гуляев.
Сидя над картой, лейтенант, задумавшись, разглаживал пальцами несуществующие усы и, уловив мой взгляд, сконфуженно улыбнулся.
— Боков, — приказал он, — компас!
Тот, которого звали Боковым, перебинтованный менее других (у него только висела на перевязи левая рука), вытащил из кармана компас, и все сгрудились вокруг лейтенанта и стали жадно глядеть на стрелку.
Это был маленький, похожий на луковицу, светящийся во тьме компас с колеблющейся стрелкой, вечно трепетно тянувшейся к северу. Но сегодня он взбунтовался: стрелка, волнуемая какими-то непонятными и таинственными подземными или воздушными силами, более могучими и непреодолимыми, чем притяжение полюса, стала отклоняться почему-то на восток. И сейчас ее тоже потянуло на восход солнца.
В наступившей тишине кто-то сказал:
— Да это Курская аномалия!
В пустом и темном доме при звуке этих слов будто вспыхнул волшебный свет, и мы оказались в другом, знакомом, привычном мире. Среди босых, в окровавленных повязках бойцов поднялся горячий и пылкий разговор. И о чем только не было говорено в этот вьюжный сумеречный день в старом заброшенном доме, на соломе, под вой и плач вьюги!
Вспомнили последний праздник Первого мая.
— У нас на Алтае снег был, — тихо сказал боец, у которого нога была в гипсе.
— Эге, хлопче, — перебил его бородатый раненый по фамилии Путря, — и у нас в Мелитополе был снег, но то не с неба был снег, а с вишен и яблонь.
— А у нас на Чирчике, ребята, не только на Первое мая, но и на первое января нет снега, — сказал узкоглазый узбек Хамза. — Хорошо живем!
— Хамза, а ты бабаев видел? — спросил вдруг Синица.
— Каких бабаев? — не понял узбек.
— Ну, помещиков ваших.
— Баев? Нет, не видел.
— То-то! — сказал Синица тоном настрадавшегося от помещиков.
— А у нас на Цимле как хорошо! — сказал молчавший до сих пор юноша с казачьими лампасами на шароварах.
И так каждый вспоминал свою местность, и о чем бы ни шла речь — о Горной Шории, где впервые зацвели яблони, или о том, как хороши, как тихи ночи над Днестром, — в рассказах слышалось что-то родное, близкое и знакомое.
Вдруг кто-то сказал:
— А помните, ребята:
Где эта улица, где этот дом,
Где эта барышня, что я влюблен?
И тотчас же все подхватили:
Крутится, вертится шар голубой,
Крутится, вертится над головой…
3. Встреча
Длинная цепочка людей — одни в шинелях или гражданских пальто, другие в гимнастерках, третьи просто в госпитальных рубахах, с винтовками или без винтовок, — увязая в снегу, в сером, брезжущем свете утра входила в лес.
Качались носилки. Слышались слабые стоны раненых и резкая команда Гуляева:
— Не отставать!
Колючие мокрые ветки хлестали по лицу и груди. С деревьев сыпались хлопья снега. Гуляев шел впереди и все время оборачивался.
— Живей! Живей!
Здесь еловый темный лес протянулся зеленым языком к самому шоссе.
И вот уже сквозь деревья замелькали телеграфные столбы, и скоро мы услышали гудение проводов, длящуюся день и ночь, ночь и день жалобную песню проводов, которым холодно и одиноко у пустынной дороги. Гуляев дал сигнал: «Вперед!»
Послышался шум ломаемых кустов.
Но одновременно с этим вдали что-то возникло, родилось новое, постороннее. Это было как бы рокотанье дальнего ручья, шум все нарастал, приближался, и, наконец, ясно стал различим металлический рокот мотоцикла. У самой дороги была сплошная линия кустов. Гуляев махнул рукой, и все упали в снег и застыли.
Из-за поворота явились два мотоцикла. Мотоциклисты — в больших темных очках. Машины двигались медленно, моторы фыркали, плевались и злились, а мотоциклисты сидели в седлах свободно, иногда касаясь ногами земли и придерживая рвущиеся из-под седел мотоциклы, и тогда машины особенно сердились и плевали на снег черными сгустками дыма. В ясном зимнем воздухе сильно ощущался горелый запах.
Шрифт:
Интервал:
Закладка: