Борис Орлов - Судьба — солдатская

Петру показалось, что со времени встречи его с Валей в лагере Морозова у него еще не было таких счастливых, волнующих минут.

— Так дальше идти нельзя, — сказал Петр Бате. — Рядом фронт. Надо разведать подходы к передовой.

Батя был согласен.

— Возглавишь ты, — приказал он Чеботареву.

Тут же снарядили группу из восьми человек. Повел ее Чеботарев.

Шли они прямиком, навстречу орудийным выстрелам, которые, раскатившись, сразу же замирали в угрюмом, заснеженном лесу. И чем дальше уходили от отряда, тем четче было их слышно.

Радость в душе Петра разгоралась все сильнее. «Наши это, — уверял он себя, — наши!» И слушал, как с тяжелым стоном где-то не так далеко рвется морозный воздух.

Километра через два-три от места, где остался Батя, наткнулись они на штабеля ящиков с немецкими боеприпасами. Гитлеровцев возле склада не было. Бросили. Из-за елей виднелся проселок, по которому, навьючив на себя амуницию, торопливо плелись к югу гитлеровские солдаты.

— Отступают! — враждебно посматривая на них, радостным голосом проговорил Чеботарев и тут же понял, что отряд вышел к своим. «Надо Бате ближе подбираться сюда. Скорее у своих окажемся», — решил он и послал в отряд бойца. Продолжая враждебно глядеть на отступающую немецкую пехоту, Петр прислушивался к выстрелам впереди.

— Вы чуете, «сорокапятки» бьют? — спросил кто-то.

Петр молчал. Думал: открыть по немцам стрельбу или не надо? Решил: не надо — гитлеровцев много, они сразу сомнут их, и только, а там ждет Батя…

От складов, пройдя вдоль проселка через лес, вышли они к полусожженной деревушке дворов в двенадцать.

— Пустая, кажется, — сказал Чеботарев, всматриваясь в уцелевшие избы, и послал к ним бойца.

Тот побежал, пригибаясь, через заваленное снегом поле, а остальные с тревогой посматривали на избы.

Играло, отражаясь в уцелевших стеклах, солнце. На огородах темнели брошенные, видно недавно, артиллерийские позиции для зенитных пушек. Слева, метрах в пятидесяти от крайней избы, тянулся пустой проселок.

Боец, добежав до ближней избы, бросился к крыльцу, с минуту пропадал в доме, потом выскочил и стал махать рукой.

Все кинулись к деревушке. Немцы ушли из нее совсем недавно. В избах на полу лежала солома — ее прикрывали грязные простыни и деревенские, сшитые из кусочков, одеяла. На столах валялись объедки хлеба, банки с недоеденными консервами… В избе у проселка нашли полмешка печеного хлеба.

В небе летели, построившись в пеленг, Ю-87. Они покачивались, и по ним бегали холодные солнечные блики — будто пламя.

Петр с тревогой в глазах провожал самолеты до тех пор, пока они не стали, разворачиваясь и пикируя, бросать бомбы. Бросали к северу от деревушки, за лес. И когда, разгоняя их, показались вдруг наши истребители, глаза Петра засияли, наполнились радостью.

— И мы не лыком шиты! — глядя, как горит, падая, немецкий стервятник, восторженно закричал он и вдруг, посмотрев на мешок с хлебом, сказал бойцу возле себя: — Вот что, иди в отряд. Хлеб этот снеси. Да не разминись — они сейчас сюда, поди, идут.

Чеботарев уже хотел вести оставшихся с собой бойцов из деревушки дальше, навстречу грохочущему фронту. Но в это время, увидали они в окно, из леса на проселок панически хлынула отступающая немецкая пехота, полз, буксуя грузовик…

Приказав рассредоточиться и бить по отступавшим гитлеровцам, Чеботарев кинулся к скатанным в штабель и полузасыпанным снегом бревнам на задах избы. Бросив пулемет сошками между бревен, он припал к нему и открыл огонь. Закутанные с головой в какие-то тряпицы гитлеровцы заметались. Некоторые из них плюхнулись в снег и поползли за проселок. Только немногие еще бежали и вели на ходу бесприцельный огонь по группе Чеботарева. Но вскоре и они, прижатые огнем, попадали.

Когда опустел диск, Петр сорвал со спины мешок и, вынув из него другой, последний диск, быстро вставил его на место сброшенного.

Уползающих гитлеровцев скрыла от Чеботарева поленница у соседнего дома. Он переполз к другому концу бревен. Опять стрелял, но уже не так, как вначале, а экономно, по три-четыре патрона. Изредка осматривался по сторонам, поглядывая на товарищей. Недалеко, обхватив лежавшие кучей дрова, неподвижно застыл боец. «Убило», — понял Петр по его неестественной позе. Остальные стреляли.

Над деревней, низко-низко, пронеслась, поливая ползущих гитлеровцев из пушек и пулеметов, четверка наших штурмовиков — «илов». Чуть в стороне и намного выше кружились три наших же истребителя. Они то падали вниз и стреляли по отступающим, то, набирая высоту, устремлялись вслед за «илами». «Прикрывают», — догадался Петр, охваченный жгучим приливом радости и гордости за наших.

На проселок из леса, отступая, панически выбежала новая группа гитлеровцев, и Чеботарев стал стрелять по ним. Прицеливался тщательно — словно на полигоне был. Не слышал даже, как вокруг опять свистят пули. Только когда ощутил резкую боль в плече, посмотрел вправо и увидел бегущих через огород гитлеровцев. Не обращая внимания на рану, Петр перебросил пулемет дулом к ним и припал к прицелу. Немцы падали, сраженные пулей, живые сворачивали в стороны. Выскочивший за ними следом здоровенный гитлеровец, поливая из автомата, несся прямо на Чеботарева и что-то кричал другим. Петр поймал его на мушку и вдруг почувствовал, как грудь ошпарило чем-то горячим.

— Черт! — простонал Чеботарев, влив в это слово и весь укор врагу, поразившему его, и всю боль души, что так случилось, и на какой-то миг уронил на приклад голову.

Почему-то сразу вспомнился Федор-друг… Чувствовал, теряет сознание, но еще слышал, как земля гудит от рева танков, содрогается в судорогах от рвущихся снарядов… Боролся с собой. «Нельзя, нельзя мне… сейчас…» — билось в туманившейся голове, а перед закрытыми глазами появлялись, будто мимолетные вспышки, воспоминания. Мелькнула стреляющая в эсэсовцев Валя, но Валя вдруг исчезла, и Петр увидел умирающего в землянке лужан Момойкина. Потом на смену этому пришло другое: величавая, в голубом-голубом Обь зеркально блеснула в воображении. Эта картина сменилась вдруг видением матери. Мать стояла на пристани и махала платком уплывающему на пароходе служить в Красную Армию Петру. Поглядывавший на пароход отец — суровый, насупившийся — превратился в великана, шагающего по лесу, как обычный человек по траве…

Пересилив наконец слабость, Петр медленно открыл глаза. Голову поднял с трудом, чувствуя, как напряглись на шее мышцы. Увидел: на него летел, разбрасывая подшитыми валенками снег и быстро увеличиваясь, все тот же гитлеровец-верзила. Немец был уже метрах в пяти. «Конец», — обожгло сознание Чеботарева, и вдруг он тут же, целясь по стволу, пустил в гитлеровца длинную — прощальную, как подумал, — очередь.