Дмитрий Бабкин - Афганистон

Наконец подал голос Левин:

— Давайте жрать, хватит базарить.

— Ладно, чей сухпай будем ликвидировать, — Мазыкин и сам решил не развивать свой нелепый наезд, — Что-то горяченького хочется!

— А вон солома. Можно и подогреть тушёнку, — Дубин соскрёб ногой с пола целый пучок.

— Кто тут есть? — из-за выступа в стене вынырнул дежурный офицер, — Ага, вас тут трое, ну, и двоих достаточно, ты, — он ткнул пальцем в Дубина, — идёшь сейчас на пост вон в ту противоположную башню.

— Товарищ лейтенант, мы тут поесть собрались.

— Ничего, не оголодаешь, тебе свой сухпай даден, выполнять.

— Так и командир роты меня главным назначил на этом посту!

— Кто, Контио? Да, я договорюсь. Исполнять приказание, товарищ рядовой! — лейтенант шутовски приложил руку к панаме.

— Есть! — что делать, шутовски ответил Дубин.

— Развели шутов. Не армия, а цирк, — Дубин собирал манатки.

Внутренность башни представляла собой квадрат, примерно, два на два метра с бойницами во всех четырёх стенах. Дубин принялся наблюдать за дорогой, по которой периодически проезжали бурубухайки и легковушки. Ничего интересного, никаких событий, да, и днём караван пойдёт здесь вряд ли — между Сциллой батальона на юге и Харибдой царандойского полка, который располагался севернее, вместе с резиденцией губернатора провинции в Мухамед-Ага. Хотя, Харибда, как раз и внушала постоянно подозрения разведке.

Дубин с тоской отвернулся на противоположную стену, где Левин и Мазыкин уже соорудили небольшой костер и грели себе обед.

Что-то не то. Дым. Слабая струйка дыма поднималась над стеной. Блин, уродство. Так нас и обнаружить недолго. Вот насоветовал. А сами они что ль, не видят?

Костерок тут же загасили, но дым пыхнул еще больший напоследок. Ладно, будем считать, никто ничего не видел, Дубин тоже достал галету — хоть что-то пожевать.

Дорога уже пятнадцать минут была пуста. Редкие афганские автомобили вовсе иссякли. Тоже их жара мучает, — подумал Дубин, — да и ладно, нет никого, и спокойней.

Неторопливо подъехала пятнистая БРДМ, остановилась на дороге напротив крепости с засадой, развернула башню и стала деловито долбить стены из своей КПВТ.

Дубин буквально почувствовал, как одна крупнокалиберная пуля вошла в стену его башни на уровне живота. Он замер как под гипнозом. Пуля шипела, упорно продираясь сквозь глинобитную кладку. Шшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшшш… Показался дымок, пуля выползла, вращаясь как живая, и обессилено упала к ногам. Это был трассер. Задница еще какое-то время светилась красным огоньком, и, затухла. Во, жуть.

Он тронул её ногой, она перекатилась, и скрылась в тёмном углу.

Столбняк прошёл.

— РафИк! РафИк!!! — таджик, переводчик, солдат девятой роты, вопил в образовавшуюся тишину: афганцы, а это была машина Царандоя, на время замолкли. Потом он что-то еще прокричал скороговоркой. С дороги ответили, и к ним пошёл один из наших офицеров и этот таджик. Дубин видел в бойницу, как из БРДМки вылез командир, офицеры недолго поговорили через переводчика, и направились к воротам крепости, находившимся с противоположной стороны от дороги. Там их встретили Синкевич и Контио. Поговорили, посмеялись чего-то, пожали друг другу руки и распрощались. БРДМ развернулась, и отправилась восвояси.

Засада была сорвана. Замкомбат построил людей во дворике и устроил всем разнос. Непереводимая игра слов! Точнее, понятная любому русскому, и бомжу, и кремлёвским сидельцам. Кто рассекретил засаду, знал только Дубин, как выяснилось, Мазыкин и Левин не заметили дымка от своей готовки. А глазастые деды из кишлака, видать, всё и увидели.

Но, вместо того чтобы вызвать бронегруппу и снять засаду Синкевич приказал переместиться в другую крепость — в трёх километрах южнее. Были, понятные лишь командирам, свои тому причины: пообщавшись по рации с комбатом, Синкевич вышагивал вдоль шеренги солдат как боевой петух перед смертоубийством.

Люди цепочками стали выдвигаться к новому месту засады. Дубин подумал: ну и славно, не повоюем, на сей раз. Нахрена мне этот караван? И нам всем? Раздолбаем мы его, или нет, ничего это не изменит.

Всё — всё равно.

Просто будем отдыхать три дня ещё от тягот и лишений службы. Какая собака полезет теперь на нашу мощную засаду — чуть не полбатальона, да ещё и в зоне действия артбатареи и ГРАДов? А, никакая.

Никто не умер. Не умер никто. В потерях не значатся.

Фары БТРов вырывали из неба силуэты гор. Перевал уже был близко, запоздавшая колонна из четырёх машин преодолевала последний, самый трудный кусок перед спуском. Ударил гранатомет, второй, заговорили автоматы, ухнул миномет. Из первого подбитого БТРа посыпались солдаты в парадке в поисках укрытия. Остальные машины встали, задняя, начала отползать вниз. Все, даже подбитая, огрызались вокруг из своих КПВТ, обстрел, кажется, велся отовсюду. Из вставших машин тоже пошли выскакивать солдаты в парадной форме и падали, не успевая отбежать, отползти в придорожные канавы.

На перевале появился свет — это очнулся пост Царандоя и вниз поползла какая-то техника.

Миномет умолк. Вскоре стихли и автоматы.

С возвращавшейся в Кабул пустой колонной пришли четыре БТРа сопровождения из седьмой нашей роты: дорога от Гардеза до Бараков не представляла особой опасности: голые горы и больше ничего. Засада — для самоубийц. А с границы зелёнки всегда работал третий батальон.

Командир сопровождения привёз приказ Комбрига: всех солдат батальона, представленных к правительственным наградам отправить в парадной форме в расположение бригады. Фамилии прилагались.

На следующий день в бригаду прибывает командующий, будет праздничное построение, и торжественное вручение Правительственных наград.

Колонна ушла в батальонном сопровождении, БТРы остались на дороге. Непонятная задержка продлилась уже несколько часов.

Приказ выделить парадку для 24 человек оказался сложным. Если говорить просто. Это имущество, разворованное каптерами, продавалось местным за чарс и афгани, поэтому парадные рубашки собирали у офицеров, слава Богу, фуражки в ВДВ никогда не пользовались почтением.

К шести вечера именинников собрали и отправили на праздник.

Кто распорядился, или не распорядился.

Кто распорядился не выдавать оружия награжденным, солдату неведомо.

Дубин уже лежал в постели, когда в кубрик влетел Костя. Костя влетел весь в слезах, скосился на Дубина, и тот почувствовал, что жизни у него ровно столько, сколько Костя будет плакать. Как, впрочем, и у всего взвода.

Сергей Лупов. Его, Дубина, механник-водитель, остался на перевале. Костин лучший друг. Он не погиб, хуже. Ему безоружному перебило позвоночник. Как часто он спасал Дубина от…