Дмитрий Бабкин - Афганистон

Продвигаясь в темноте, он медленно приблизился к голосу.

На кровати лежал. На кровати лежал. Обрубок. Ноги и руки. Не было ног и рук. Лежал лысый череп — это слово, про молодых. Лежал лысый череп без рук и ног. Голый.

— Сестра! Сестра. Помогите.

Дубин остановился возле койки. И не смог сказать слова.

Подрыв.

Вижу.

— Что тебе?

— Судно.

Оно оказалось рядом.

Дубин подождал пока…

Вылил всё в сортир. Вернул судно на место.

Отойдя от койки, Дубин пошёл в свою третью терапию.

Играло радио. «Маяк». «Листья жёлтые над городом кружатся» — пестня. Потом говорил диктор. Полдень не был жарким. Середина весны в Кабуле — не самое страшное время. Они с приятелем сидели в беседке возле модуля. Приятель был странным человеком. Приятель по болезни. По тифу. Он этой гадостью болел второй раз. А по второму разу, на его примере, открываются способности. Он стал экстратифом, ой, экстрасенсом.

Сначала Дубин, очнувшись после первой ночи в модуле, наблюдал странную картину на разводе: он сам, как новенький и необследованный на работы не шёл. А этот, Тимофей, крупный парень, стоя спокойно, выслушал назначение, и говорит:

— Я не могу. У меня температура — 40.

— Какая температура? — врач — Сестра, а ну померь!

Все три градусника показали температуру сорок, и Тимофей пошёл досыпать в палату. Все слегка оху….

Вечером народ собрался в палате. Вопрос у всех:

— А чё это было?

— Да глядите, — Тимофей поднял спящего молодого с койки, и ввел его в транс.

Тот, в полном отрубе, стал нести несусветную ахинею, потом подошёл к умывальнику, и по тихому совету Тимофея представил себе женщину, и это. Кончил.

Тимофей приблизился к нему и снял чары. Молодой вернулся в себя. Ошалело посмотрев вниз, он начал вертеть головой как бешенная собака. Все его успокоили и уложили спать.

Следующим вечером они втроем сидели в беседке под маскировкой. Дубин, Тимофей, и соблазненная им медсестра Зоя. После разговора ни о чем, та тоже вспомнила про температуру. Мол, что это было?

— А я могу по желанию температуру регулировать, — Тимофей заулыбался.

— Да ну тебя, — Зоя засмеялась.

— Ну, тогда расслабься.

— Ну, давай, — Зоя встала и игриво поклонилась.

Тимофей приблизился к ней со спины и положил ладонь на затылок. Зоя мгновенно замолкла. Она усмирела. Она уснула.

Он стал отводить руку назад и вниз. Она следовала за его рукой. Она как кол, не сгибаясь, наклонялась назад. Он опускал и опускал руку. Тело Зои отклонилось назад градусов на сорок от вертикального положения. Он держал её рукой, которая отставала от затылка сантиметров на десять.

Дубин и сам впал…

Он смотрел…

Выпучив глаза.

Но не отрубался. Сознание не уходило.

Тимофей задержал Зою в этом положении.

Потом поднял той же рукой, на расстоянии, и поставил ровно. Потом махнул той же рукой перед глазами.

Зоя затрясла головой как бешенная собака.

— Зоя, спокойно, все нормально.

Что нормально?

Но человек, Тимофей был хороший. Они сдружились после того, как придя с аэродрома, Дубин чуть не умер в горячке. Он с утра уехал из батальона в Гардез, где, наконец, определили, что это тиф, посадили на вертушку в Кабул, где, на санпункте его приняли, обрили наголо, и показали направление куда идти. Но жизнь еще теплилась, и он до «инфекции» дошёл сам. Там он уже не помнил, что происходило, только в кровати очнулся. Уже в палате. Оглянул палату — что, снова желтуха, подумал, и понял, что умирает.

С койки встал Тимофей, посмотрел вдумчиво, и побежал за сестрой.

Сестра по кличке БТР поглядела глаза.

— Сестра. Умираю.

— Много вас тут.

Но димедрол принесла.

Дубин отрубился.

Наутро все уже было не так плохо.

Они с Тимофеем слиняли с уборки территории и сидели в беседке под масксетью. «Маяк» перестал петь, и всё говорил и говорил. В беседку вошли трое. Незнакомые. Под синими больничными робами у всех были десантные тельники, как и у Дубина.

— О, братан, ты откуда, — за развязанной манерой угадывались витебчане. После истории с панамой Дубин опасался и не любил витебчан.

Тогда он возвращался после ранения, и завис на аэродроме в Кабуле. Вечером отправился в магазин возле дороги, купить еды и питья, а когда вышел, наткнулся на БТРы Полтинника, которые, похоже, возвращались с сопровождения именно с гардезской дороги. Один из БТРов вдруг остановился прямо перед ним. На нем сидело человек десять. Дубин стоял с покупками, завернутыми в любимый маскхалат образца 43-го года, в котором и прибыл тогда в госпиталь, и вдруг, понял, что это они остановились по его поводу.

Из люка вылез старший — и сказал:

— Эй, десантник, а ну ко мне!

Дубин…

Страшно стало. БТР с толпой вооруженных пацанов. Прапорщик, старший, тоже не казался прапорщиком. Все, чё та гыгыкали:

— Иди, не бойся! Прапорщик приказал! Ты чё! П…! Вперед!

Прапорщик повернулся:

— Ладно. Хрен с ним. Поехали.

Уехали.

Тут вдруг до Дубина дошло. Дело в панаме!

Витебчане, которые главные десантники в Афгане, носят панамы, не делая в них п…ы. Т. е. если взять этот колпак, носят его как англичане носили колониальный шлем. А остальная чернота норовит ударом ребра ладони придать этому головному атрибуту другую форму, форму ковбойской шляпы. И вот эти герои увидели козла в тельнике и с парашютами в петлицах, и в п…е — Дубина. Хотели поправить.

Хотя. По морде бы схлопотал. Хорошо, что не пошёл к прапору.

Бред.

Дубин вспомнил песню:

Вспомнил, конечно, не целиком. Так. Общий мотивчик. Витебчане — витебляне.

Изменив форму панамы, Дубин двинулся обратно на аэродром.

По дороге встретил вертолётчиков. Те приютили. Там у них пару коек освободилось: сбили одну двадцатьчетверку.

Накормили. Обогрели. Нихрена себе офицеры! Дубин, уходя, хотел в ноги упасть.

Да просто — нормальные люди.

— О, братан, ты откуда?

— Я?

— Я из 56 бригады.

— Это где?

— В Гардезе. Но я из Бараков. Там отдельный батальон из бригады. Мы дорогу сторожим.

— Чё! Из Баракибараков?!! Из Логара?!!

— Ну, да.

— Нихрена себе! А мы из Полтинника!

— Я понял.

— Чё ты понял? Нихрена ты не понял! Мы у вас были прошлым летом на операции!

— ???

— Ну, чё ты глазки строишь?

— Да я всё прошлое лето, и почти всю осень, пока не ранили, был в батальоне. Никакой операции не помню.