Сергей Трахименок - По следам Таманцева

Уже отойдя на некоторое расстояние, соображаю, что может произойти в ближайшее время. Возвращаюсь и отдаю из санитарной сумки несколько упаковок бинтов, вату и марганцовку.

Прорыв мощной блокады малыми силами, ослабевшими от голода людьми, с дефицитом боеприпасов был равен одному шансу из ста. И этот шанс нам выпал.

Остатки отряда с боем вышли из окружения. А через две недели мы соединились с частями Советской Армии. Сразу же за Михаилом и его спутниками послали повозку с бойцами отряда. Их привезли в страшном состоянии, Мария и Костя едва держались на ногах. Миша лежал на носилках и слабо улыбался. Он преодолел кризис, справился с болью, потому что рядом была она. У них родился сын. Через месяц партизанский отряд расформировали. Большинство партизан ушло на фронт. Мишу в армию не взяли — он был признан инвалидом.

— Миша, — сказал я ему, — всё время я думал, что ты подрывник, отправленный с Большой земли в партизанский отряд для проведения диверсий.

— Нет, — возразил мне Миша, — я человек гражданский, монтёр по специальности.

Мы уходили на фронт, в регулярную действующую армию, и прощались со своим командиром. Всем почему-то вспомнился тот трагический эпизод, когда во время последней блокады чуть было не погибли, столкнувшись в лесу с поисковой группой противника.

Каким-то чудом было то, что немцы не обратили внимания на «растущий» посередине малого болотца куст лопуха, которым была прикрыта голова Шаповала.

— Твоё счастье, Миша, — говорили все, — что немцы не знают, что лопух на болоте не растёт.

Вечером я позвонил ещё по одному телефону. Мне казалось, что этот разговор расставит всё по своим местам. Здесь осечки быть не могло.

— Я буду дома завтра после обеда, — ответил знакомый голос, — можешь подойти часам к пятнадцати.

На следующий день ровно в пятнадцать я набирал код подъезда в большом доме по улице Столетова.

— Сколько лет, сколько зим, — сказал хозяин, которому было уже за семьдесят, но назвать его стариком не поворачивался язык. Он был одет по — домашнему: в спортивный костюм и тапочки с загнутыми вверх носами. Это Геннадий Владимирович Юшков — герой одного из моих сценариев. Он начал войну мальчишкой в Минской области, затем воевал в тылу врага в Восточной Пруссии, а после войны окончил школу НКВД и боролся с бандподпольем в Западной Белоруссии.

Пожалуй, это был единственный человек в моём окружении, кто мог помочь выпутаться из создавшейся ситуации.

— Да не так уж и давно, — ответил я, вынимая из пакета шоколадку и бутылку коньяка, — это в бар…

— В бар так в бар, — сказал хозяин, — проходи в комнату.

Комната напоминала музей, причём, в первую очередь, — восточный.

Поскольку я оказался в этом музее впервые, хозяин стал рассказывать, что он объездил весь мир, но почему-то его поездки в Корею, Китай, Вьетнам запомнились больше всего. Именно потому он привёз оттуда множество сувениров. Это были шкатулки, картины, статуэтки из различного материала — от эбенового дерева до слоновой кости.

Я слушал его и удивлялся. Может быть, именно его тяжёлое голодное военное детство, в котором он не раз видел смерть других людей и не раз рисковал собственной жизнью, пробудило в нём такой интерес к людям? Причём к людям других культур.

— Ладно, — сказал он наконец, — соловья баснями не кормят, ты тут посиди, а я чай приготовлю.

Я уселся на стул и стал рассматривать картины, привезённые хозяином из Китая. На них были изображены странные деревья, что-то среднее между саксаулом и ракитой. Я никогда не был в Китае, но видел множество картин, на которых красовались именно такие деревья. Что это? Китайская флора или художественный символ страны? Пока я раздумывал, появился Геннадий Владимирович с подносом, на котором были грибы в маленькой пиалке, бутерброды с сыром и колбасой, две рюмки.

— А где же чай? — спросил я.

— А чай будет потом, он сейчас заваривается.

Хозяин достал из шкафчика бутылку необычной формы и сказал:

— Корейская, ты такой никогда не пробовал и не видел.

Юшков разлил водку по рюмкам, мы выпили.

Вкус её был непривычен:

— Сказать, что приятная, не могу…

— И не говори! Водка она и есть водка, напрасно ждать от неё приятности. Это не настойка, не вино, которые можно оценивать на свет, греть в руках, вдыхать букет, пробовать на вкус… В водке весь смак в результате, а не в процессе потребления…

— Наверное, это так, — подтвердил я, — а вам во время войны — в партизанском отряде и там, в Восточной Пруссии, — приходилось пить водку?

— Приходилось, но у меня никогда не было тяги к ней — ни тогда, ни в дальнейшем. Хотя, как ни странно, выпить я мог много, но пил очень редко.

Помолчали.

— Что тебя сегодня привело… — спросил он.

— Попал я в интересную ситуацию. Столкнулся с описанием того, что сейчас называют партизанщиной.

— А именно?

— Читаю дневник одного из партизан и вижу, что операции проводились с большим риском одной группе подставить другую. Разведку каждая группа осуществляла сама, не было единого координирующего центра, чтобы «развести» их при необходимости.

— А как ты вышел на автора дневника?

— Здесь ещё более интересная история. Пограничники поделились информацией, что на Дальнем Востоке живёт прототип богомоловского Таманцева.

— И он действительно там живёт?

— Он там жил, но вряд ли он был прототипом. Хотя мне непонятно, почему этот сильный мужик, имеющий два ордена за Сталинград, приписал себе ещё и операции «Смерша» в Белоруссии.

— Как бывший следователь бывшему следаку, — сказал он. — Ты знаешь, кто по статистике больше всего осуждался за разглашение секретных сведений?

— Догадываюсь, — сказал я.

— Правильно догадываешься — это мужчины. Так что ты и сам мог ответить на этот вопрос. А насчёт партизанщины… Это было народное движение. И как его ни пытались привести к какой-то стройной организации, стихийность в нём всё время выпирала. Упорядочить всё это было тяжело, даже невозможно. Впрочем, если б это случилось, то, может, и движения никакого бы не было. Всякое тогда бывало. Хотя к сорок третьему всё стало более или менее управляемым. У партизан ввели военную структуру. Отряды разделили на роты, роты — на взводы, а последние на отделения и группы.

Командиры отвечали за всё — боевые операции, поведение своих подчинённых, контакты с населением. Сбором продуктов после сорок третьего года занимались только хозяйственные взводы, всем остальным было запрещено делать это.

— И это исполнялось?

— Да, и контролировалось жёстко, по-военному. В соседнем отряде был такой случай. Вернулся из рейда партизан на лошади, а вместо седла — красивый коврик.