Фабиан Гарин - Василий Блюхер. Книга 1

Василий, не зная, с чего начать, нервно зашагал но комнате.

— Стара для тебя, — укоризненно добавила она и страдальчески нахмурила брови, — я, что ли, не понимаю? Ты сейчас не тот, кем был осенью, когда привезли в лазарет. Не думала, что вы́хожу. Теперь за тебя всякая молодуха пойдет. Тошно мне одной жить, не с кем покалякать, умру — некому поплакать.

Василий перестал шагать, сел за стол против Клавдии.

— Выслушай меня, Клашенька, а потом суди.

— Гляди, — предупредила Клавдия, — порешит суд, так будешь худ.

— Я про себя уже рассказывал, да не до конца. Не нужен я тебе, не пара мы. Моя дорога другая. Ты с Нагорным не дружишь, а я такой же, как он. Каждую ночь сюда может нагрянуть полиция, меня арестуют. Не миновать тебе неприятностей. Зачем тебя в грех вводить?

Клавдия менялась на глазах у Василия. Еще несколько минут назад она с тоской говорила о своей одинокой женской судьбе, а сейчас, переборов боль, взяла себя в руки и дерзко показала:

— Вот бог, а вот порог!

Василий молча встал, надел шинель, перебросил через плечо сумку и, не простившись, поспешил на улицу. Он шел, убыстряя шаг, не оглядывался. По-человечески ему было жаль Клавдию, но считал, что поступил честно, сказав ей всю правду. Миновав кремль со Спасской башней, выстроенной еще при Иване Грозном, он неожиданно остановился, подумал и возвратился той же дорогой.

Василий шел к Нагорному.

Летом шестнадцатого года Василий сказал Нагорному:

— Теперь, Антон Иванович, можно и в партию вступить.

— Похвально! Поговорю с Анисимом, с другими дружками, поедем в воскресенье вроде как на рыбалку, а там и порешим — принимать тебя или нет. Думаю, что ты заслужил.

— Крепкий мужик, — сказал про него Анисим Нагорному, — твердый как кремень. Из него толк выйдет.

— Да, да, совершенно согласен, — поддакивал Нагорный, — и голова светлая. Когда пришел в первый раз, из скромности уверял, что малограмотный, а на деле оказалось, что знает не меньше гимназиста шестого класса. А ведь самоучка.

— Что гимназия, любезный, — шутливо передразнил Кривочуб. — Он университет кончил.

— Перегнул ты, сударь.

— По-твоему, Бутырки не университет?

Нагорный понимающе улыбнулся.

В августовский день Василия неожиданно вызвали к Остерману. Он снял с себя фартук и пошел в контору.

— Здравия желаю! — чеканно произнес он и стукнул каблуками.

Михаил Евгеньевич был так же гладко выбрит, чистенький, в фулярном галстуке под белым крахмальным воротником, каким его впервые увидел Василий, и ему показалось, что Остерман с того дня и не уходил из конторы. «Зачем я ему понадобился?» — подумал он в ожидании разговора.

— Ты что это, солдат, мутишь моих рабочих? — нахмурился хозяин.

— Никак нет!

Остерман бросил внимательный взгляд на Василия. Ему нравилась его солдатская подтянутость, короткие ответы. Кривочуб уверял, что у солдата золотые руки и не было случая, чтобы он запорол хотя бы один гранатный колпак. Это по-хозяйски, но вот его вмешательство в заводские дела переходит всякие границы.

— Тебе известно, что я уволил Баширова?

— Так точно!

— Ты имеешь право вмешиваться в мои распоряжения?

— Никак нет!

— Зачем тогда подбивал рабочих на забастовку?

— Обратно надо принять Баширова.

— Тебе какое дело? — вспылил Остерман.

— Парень старательный, а за ошибку наказывать нельзя.

Остерман, выведенный из терпения спокойными ответами Василия, решил, что солдат над ним посмеивается.

— Ты мне голову не морочь. В другой раз вмешаешься — уволю и тебя.

— Никак нельзя, я георгиевский кавалер.

— Плевать я хочу на твои кресты. Ты этими железками на фронте щеголяй, а на заводе я хозяин!

— Мне их дали за то, что я вашу жизнь защищал.

— Нет, вы поглядите на моего защитника, — цинично воскликнул Остерман так громко, что сидевшие в конторе служащие вздрогнули.

— Чему удивляетесь? — продолжал все так же спокойно Василий. — Пока вы тут деньгу зашибали, русский солдат кровью истекал. Вам бы мою израненную спину — другим языком говорили бы.

— Убирайся вон! — закричал Остерман. — Получай расчет! Вон отсюда!

— Пожалеете, хозяин.

— Вон! — не унимался Остерман. — Вызвать полицию!

— Не кричите, вас ведь не режут. Работу я себе найду, а вот вас не забуду. Придет праздник на нашу улицу, вспомните слова солдата, да поздно будет.

Василий повернулся, словно ему скомандовали: «Кругом арш!» — и вышел твердым шагом на улицу.

«Так, — сказал он самому себе, — и с Казанью покончено. Поехать, что ли, в Нижний или в Самару? В Самаре, говорят, большой Трубочный завод, рабочих тысяч сорок, а то и пятьдесят. А долго я буду колесить по России? Питер, Москва, Казань, Самара… Какой путешественник выискался!»

На завод Василий не вернулся, а пошел домой и рассказал обо всем Нагорному.

— Сожалею, что так печально закончилось, — признался Нагорный, — а угроза Остермана абсолютно никакого значения не имеет. Вот я для полиции личность не новая, а к тебе они придраться не могут.

Вечером пришел Кривочуб. Посоветовавшись втроем, они пришли к решению, что всему заводу бастовать нет смысла.

— Нас мало, — доказывал Анисим, — забастовка ста человек не даст эффекта. Было бы пятьсот — другой разговор. Я за то, чтобы Василий поехал в Самару. Дойдет до пристани, сядет на пароход — и вниз по Волге. Денег-то тебе хватит? — обратился он к Василию.

— Завтра получка, обойдусь.

На другой день Василий попрощался с Нагорным и Кривочубом. Долго думал, идти ли в госпиталь проститься с Клавдией, и уж было собрался, но, когда вышел на улицу, передумал. Бросив взгляд на домик, в котором жила Клавдия, он зашагал к пристани.

Пароход «Советник» готовился к отходу. Василий успел купить билет и прошел по мостику на палубу. Приметив на корме простой народ, он направился туда. Команда хлопотала, готовясь к отвалу. Из камбуза доносился запах щей. Найдя для себя местечко, Василий положил на деревянный настил шинель, прилег и задумался. Ехал он в незнакомый город, не зная, что его ждет. Нагорный рассказывал, что Самара лет двадцать назад была вдвое меньше Казани, а сейчас понаехало много народу из уездных городишек и деревень, и населения теперь не меньше двухсот тысяч. На одном Трубочном заводе в сто пятьдесят раз больше рабочих, чем в гранатной мастерской Остермана. Хоть десять лет проработай, и то всех не узнаешь.

Пароход прокричал хриплым гудком и отошел от пристани.

Василий оторвался от своих мыслей и осмотрелся. Неподалеку от него сидели на мешках полуобнаженные татары, изнемогая от жажды. Он знал их по Казани: добродушные и тихие, они не пили водки, не любили драк и робели, когда муэдзин звал их с минарета к вечерней молитве. Жена какого-то матроса, заткнув подол юбки за пояс, полоскала в корыте белье команды. На тумбе сидел в потертом зипуне, мятом картузе и в новых лаптях мужчина лет тридцати пяти. На загоревшем от солнца лице пробивалась рыжая щетина, и Василий сразу дал ему кличку Рыжик.