Виктор Кондратенко - Полюшко-поле

Немцы, ничего не заметив, спокойно продолжали путь. После остановки у моста мотоциклисты рванулись вперед. Над толовой Сергея промелькнул полосатый шлагбаум. Из мрака донеслись голоса часовых, но уже под колесами поскрипывали бревна. Застава осталась позади. От радости он чуть было не прибавил скорости, но вовремя удержался, взял себя в руки.

Миновав сельскую площадь, мотоциклисты свернули влево и помчались на сахарный завод. Синокип отстал от них и с полным светом поехал прямо. На дороге показались часовые, но они даже не остановили его и не окликнули. Мелькали колодезные журавли, плетни, хаты.

Неужели свобода? Вышел! Вырвался!..

Серой тенью прошли длинные колхозные коровники. Потом еще какие-то сараи, мастерские, и в лицо ударил вольный степной ветер. Впереди лежала освещенная фарой ровная дорога.

«Свобода! Свобода!» — ликовал Сергей.

Он выскочил на опушку леса и затормозил. Навстречу плыло белесое облако — приближалась колонна машин. Синокип, потушив фару, свернул на боковую полевку. Из-за туч выкатилась луна, и он со злостью подумал: «Предательница».

Потянулись перелески, залитые лунным светом. Вскоре ровная дорога пошла через хлеба, но мотор чихнул раз, другой и заглох. В баке кончилось горючее.

Сергей бросил мотоцикл и с двумя трофейными автоматами двинулся на восток. Шагая по дороге, он съел последнюю плитку шоколада и опустошил набитые ягодами карманы.

Большая Медведица низко поблескивала над горизонтом, когда Сергей сделал привал и, совершенно обессиленный, свалился в хлебах и уснул.

Его разбудил перестук колес. В утреннем воздухе над хлебами висела грива пыли. Поскрипывали тормоза грузовиков.

— Карпусь! — послышался чей-то властный голос. — Ты что ползешь, как рак, черепахой едешь. Где ящики с патронами?

— Та вони тут, товарищу старшина. Бачите, колесо копилющиться. Двічі ставав та лагодив.

— Эх, Карпусь, Карпусь, да я тебя на три метра под землей вижу… Ты что, заснул?! Теперь и с плохим колесом всюду поспевать надо. Комдив уже дважды о патронах спрашивал. — Старшина принялся отчитывать нерасторопного ездового.

Наши!

Сергей вскочил. Мимо катились пароконные подводы, поскрипывали на ухабах медленно ползущие грузовики. Пылила пехота. Грозовой тучкой надвигалась колонна моряков. Черные ленточки летели по ветру.

Свои! Свои!

Сергей вылетел из хлебов, бросился к старшине:

— Где ваш комдив? Где?!

Старшина с удивлением посмотрел на летчика, вооруженного двумя немецкими автоматами.

— Меня вчера сбили над Днепром… А в лесу пришлось с фашистами встретиться… — пояснил Синокип.

— Повезло, — сказал старшина и добавил: — Комдив на легковушке вперед проскочил.

— А какая это дивизия?

— У начальства узнаете, — уклонился от прямого ответа старшина, с явной завистью посматривая на трофейные автоматы. — Один не уступите, а?

— Можно и уступить… Но только с одним условием: доставь меня на своей колеснице прямо к начальству да какой-нибудь еды добудь.

— Хлеба с колбасой хотите?

— Спрашиваешь!

— Так прошу, товарищ лейтенант, садитесь. — Старшина подобрал вожжи, взмахнул кнутом: — Но-о! — Кони пошли рысью.

— Куда ваша дивизия идет? — уплетая хлеб с колбасой, повернулся к старшине Синокип.

— Вчера весь день были в походе, всю ночь марш совершали, вот и сейчас двигаемся.

— Ты все военную тайну боишься разгласить. Я свой.

— Порядок есть… Но раз вы к нашему комдиву направились, то сказать могу: на Рогозов идем.

— Понятно… На Переяславский шлях выходите.

— Выходим… да только жарко там будет, немцы кругом. — Заметив в придорожных кустах «эмку», старшина подкатил к ней. — Слышь, Бугай, — обратился он к шоферу. — Где комдив?

— Вон видишь, — шофер ключиком указал на степной курган. — Он там с комиссаром.

— Карпусь, на тебе кнут и вожжи, давай пока помаленьку в посадку. — Старшина соскочил с подводы. — А мы пойдем…

Сергей снял с плеча трофейный автомат, протянул его старшине:

— Уговор дороже всего, возьми, друг, на добрую память.

— Товарищ комдив, вот летчик… — поднявшись на курган, доложил старшина.

— Какой летчик? — Мажирин опустил бинокль.

— Сбитый… Разрешите, товарищ комдив, представиться: лейтенант Синокип. Вот мое удостоверение личности и партийный билет.

Пока Мажирин просматривал документы, Сергей вкратце рассказал о своем боевом задании и о том, что случилось с ним в небе и на земле.

— Так… значит, вы вчера чуть свет вылетели на разведку? — уточнил Мажирин и возвратил Сергею документы. — Вы можете оказать нам помощь, лейтенант. Уточните на востоке линию фронта.

— Немцы вышли на реку Оржицу, товарищ комдив. Они очень быстро продвинулись от Яготина… Когда я пролетал над Оржицей, меня обстреляли с правого берега.

— Могли свои по ошибке, — вставил комиссар.

— Нет, у меня глаз наметан, вели огонь гитлеровцы. Я видел их колонны на дорогах.

— Далеко они вышли… — Мажирин провел по карте мизинцем. — Смотри, Павел, вот аж куда вырвались немцы.

— Да-а… далеко…

Мажирин поднес к глазам бинокль и, всматриваясь в перелески, сказал:

— Я видел, как вы взлетали с Бориспольского аэродрома. Нам нужны храбрые воины. Оставайтесь у нас, лейтенант. Будем воевать вместе.

Приняв все меры предосторожности, дивизия продолжала совершать беспрерывный марш. После успешного боя под Борисполем ее полки по лесным дорогам обошли захваченный врагом город. Потеряв свою главную ударную силу — танки, немецкий передовой отряд не рискнул двинуться в лес, и отходящие части получили временную оперативную свободу.

Сложившаяся обстановка позволяла Мажирину двигаться только на Переяслав. Он надеялся встретить там части двадцать шестой армии генерала Костенко и присоединиться к ним.

Лес укрыл дивизию от воздушного противника, но он замедлил движение колонн, удлинил путь. Поэтому, как только Борисполь остался позади, Мажирин приказал полкам рассредоточиться и выйти из леса в степь.

Теперь комдив часто посматривал на синюю полосу днепровских круч. Над ними возникали черные точки и превращались в девятки «юнкерсов». Тревожные крики, гудки автомобилей, ржание коней — все в один миг заглушили напряженно звенящие моторы пикировщиков.

Грохот бомбежки провожал отходящие части. Знойный воздух вздрагивал от взрывной волны и становился кислым от порохового дыма. В хлебах чернели бесчисленные воронки. Пламя выжигало колхозные нивы, и ветер, пропитанный запахом горелого зерна, был горьким как полынь.

Бугай теперь по-особому ведет «эмку». Одной рукой он держит руль, а другой — приоткрытую дверцу. Он все время выглядывает из машины, следит за пикировщиками. Иван то резко затормозит, то прибавит скорость. Комдив то упирается лбом в ветровое стекло, то откидывается на сиденье. Под воющими бомбами Бугай проскакивает ухабистые участки дороги. По его смуглому лицу катятся крупные капли пота, но внешне он спокоен и только весь сжимается в комок, когда за ближним поворотом над хлебами возникает ослепительный всплеск огня.