Хаим Саббато - Выверить прицел

Я проговорил весь свой рассказ, не прерываясь. Как единое предложение. Не слышал, спрашивали ли меня о чем-нибудь в это время. Да я и не давал им такой возможности. Закончив рассказывать, я впал в странное состояние: словно отдал другому часть своей души. Меня бил озноб, и выступил обильный пот. Снова перед моими глазами поплыли чередой страшные картины. А я уже было думал, что от этого избавился. (Эльханан рассказывал мне, что даже спустя годы после войны он чувствовал дрожь во всём теле, когда ему случалось проезжать рядом с каменоломней.)

Трое офицеров смотрели на меня молча, видимо ожидая продолжения. Даже следователь оторвал голову от бумаг и вопросительно взглянул на меня.

— Просили рассказать об одном дне войны? Я рассказал, — проговорил я и поднялся с места.

Они продолжали сидеть и смотреть на меня. Молчали. Потом следователь снова уткнулся в свои бумаги и опять что-то пометил. Подошел офицер-психолог, положил левую руку мне на плечо, а правой долго и молча жал мою руку. Я собрался уйти, но он сделал мне знак остаться и указал на скамейку. По-видимому, хотел, чтобы я услышал рассказы товарищей и понял, что не один я с этим живу. Это вроде бы должно подействовать на меня успокаивающе.

Мы служили в одном батальоне, воевали в тех же самых местах и после войны долгое время пробыли вместе, но, несмотря на все это, я не знал, каково пришлось моим товарищам в первые дни войны. Не знал, что они делали в Нафахе и каменоломне, удалось ли им дойти до Рамтание и Синдианы, участвовали ли они в прорыве на Хан-Арнабе, была ли пристреляна у них пушка к моменту выхода из Ифтаха, был ли у их командира бинокль и работала ли внутриполковая связь. Не знаю почему, но у меня никогда не возникало желания об этом спросить. И они тоже никогда не спрашивали меня. Сейчас я об этом услышу. Я сел на скамью.

Сверкнула мысль: Эльханан, конечно, расскажет про бой в Нафахе. Может быть, из его рассказа я что-нибудь сумею понять про Дова?

Офицеры пригласили к себе Эльханана — водителя танка Ханана. Ханан вышел из будки. Про всё это он знал сам. Не хотел слушать. Не мог. А может, ему просто понадобилось выйти.

Эльханан шел к столу очень медленно, мелким шагом, будто в полусне, высматривая что-то вокруг глубокими синими глазами. Он сел перед офицерами, погруженный в себя. Спустя некоторое время заговорил своим низким голосом, медленно, тихо, почти шепотом. Он то и дело останавливался, словно приводя в порядок мысли. Иногда голос ему изменял и начинал дрожать.

«Нашим танком командовал Ханан, командир взвода. Шмайя был заряжающим, Нахман — наводчиком, а я — водителем. Нахман собирался через две недели жениться.

Я сказал ему: „Это заповеданная война, на которую должны идти все, даже жених из-под хулы. Спасение Израиля от грозящей ему опасности — исполнение заповеди“. Нахман, без сомнения, это знал и сам, но был неспокоен. Вместе с нами из лагеря Ифтах вышел еще один танк, и мы одновременно поднялись на Голаны в воскресенье днем. Вторым танком командовал Рами, заместитель командира роты. Вместе мы и составили боевое подразделение из двух танков…»

Я слушал. Я уже знал о них. Заместитель командира полка Леви из Бет а-Шита, выступая перед солдатами нашего батальона, рассказывал о двух танках, которые в воскресенье днем пришли из Ифтаха в Нафах: «Они решили исход войны на Голанах».

Потом Саша сказал, что замкомполка имел в виду танки Ханана и Рами. А Зада утверждал, что, по его мнению, он имел в виду Цвику. Ицик стал спорить с ними обоими. Он считал, что речь шла о танках Менаше и Йоава, которые поднялись на Голаны по дороге от моста Арика к перекрестку Бет а-Мехес. Кто знает, может, и действительно ход войны переломили два танка.

Эльханан рассказывал:

«…Прощание с Малкой на исходе Судного Дня было тяжелым. Тревога была написана на ее лице, и тоска сжимала мне сердце. Пока мы вместе собирали мой рюкзак, я старался ее успокоить. Я говорил, что надо верить в Бога и на Него полагаться. Однако я знал, что даже наш праотец Яаков испугался, увидев Эсава и с ним четыреста человек, и это несмотря на то, что ему была обещана защита на всех его путях. Все-таки мне показалось, что я ее успокоил. Мы уложили рюкзак, и тут к нам зашел Иоэль попрощаться со мной. К моему удивлению, он произнес вслух то, о чем я за минуту до того думал. Что Обетование, данное народу Израиля, пребудет вечно, „не оставит Господь народ Свой и удел Свой не покинет“ [40] Пс. 94:14 (93:14). , но относится оно ко всему народу, а не к отдельным людям, которым остается надеяться на силу молитвы. Я был поражен тем, как Йоэль сумел прочесть мои мысли. Может, просто каждый, кто идет на войну, думает об одном и том же? Я только надеялся, что Малка его не слышала. Мне казалось, что не слышала. По крайней мере, делала вид. Мы уложили маленького Даниэля. Он лежал в своей кроватке и улыбался. Я поцеловал его, стараясь сдержать слезы. С Малкой мы простились у сборного пункта. Она стояла и смотрела на меня, пока автобус не отошел».

Эльханан замолчал. Офицеры опустили головы. Через минуту он продолжил:

«…Мы прибыли в часть под утро. Началась беготня по лагерю в поисках боеприпасов и какого-нибудь снаряжения. Во время загрузки снарядов Нахман и сообщил мне о предстоящей женитьбе. Он с тревогой спрашивал, что будет. Я его успокоил, и он продолжал вместе с Хананом быстро и ловко укладывать снаряды. Я смотрел на него и думал: в нашей роте одна молодежь. Кому известно, сколько из них еще только подумывает о женитьбе и сколько уже оставили юных жен и невест!

Мы вышли из Ифтаха около одиннадцати часов. По дороге к мосту Бнот-Яаков у меня заело на „нейтралке“ рычаг коробки передач. Я бил по нему молотком, чтобы вошел в зацепление, как мы это делали на учениях, но у меня ничего с этим не вышло. Ни на первую скорость, ни на вторую. Разве на таком танке идут воевать? Без возможности управлять скоростями?

Я нажал на тормоз. Танк съехал с дороги, сломал несколько деревьев, и тут рычаг заработал. Двигаемся дальше. В час дня прибыли в лагерь Нафах прямо на линию огня. Сирийцы уже были на территории лагеря. Мы обомлели: в Нафахе сирийские танки?

Мы остановились, ошеломленные, у входа в лагерь. Видели, как внутри метались наши солдаты-пехотинцы и по ним вели стрельбу. Стоящий в воротах бронетранспортер загорелся, солдаты выскочили из него и разбежались в поисках укрытия. Я слышал по рации, как, отдавая приказы, кричал командир 188-го полка. Царила полная неразбериха, мы даже не знали, к какой части сейчас относимся. На учениях мы всегда шли в строгом порядке: взвод — рота — батальон, а здесь оказались сами по себе, стояли в растерянности у входа в лагерь, не понимая, что происходит. Повсюду, со всех сторон, мы видели танки. Командир 188-го кричал: „Приказ всем подразделениям: атаковать врага и выбить его из лагеря!“ Мы тоже подразделение. Стоим у входа в лагерь. Мы должны атаковать врага, чтобы выбить его оттуда. Таков приказ. Но снова не действует рычаг! Застрявшие, мы стоим под огнем и сами стреляем во все стороны.