Михаил Воробьев - В сердце и в памяти

— Ну, Миша, уже недолго ждать, — радостно-возбужденно говорил Шугаев. — Попадем обязательно на ответственный участок.

Он как в воду глядел. 17 августа ночью дивизию подняли по тревоге, погрузили в железнодорожные эшелоны, и оказались мы в районе Козельска. Туда, как стало известно, прорвалась мощная немецкая группировка, которой командовал фельдмаршал фон Клюге.

В «Военном дневнике» начальника генерального штаба гитлеровских сухопутных войск генерал-полковника Франца Гальдера есть такая запись, сделанная им 14 августа 1942 года: «Операция «Смерч» развивается довольно успешно». Но буквально через несколько дней, 22-го, он вынужден признать, что «наступление по плану «Смерч» из разряда решающих переводится в категорию сковывающих». И дальше следующая строка — об оценке положения теми, кто «наверху»: «Уже понимают, что достигнуть ничего не удастся».

Запись примечательная и имеет непосредственное отношение к нашей дивизии.

20 августа 154-я стрелковая прибывает в район Новогрынь, Чернышино, Мешалки, Воронов, Калининский и занимает исходное положение для контрнаступления. В этот же день, вечером, боевой разведкой начинаем активные действия. 510-й полк выходит к Сметским Выселкам, стремительной атакой занимает одну из высот, имевшую важное тактическое значение.

На следующий день части дивизии очищают от противника леса северо-восточнее населенного пункта Мызин. А в 8 утра 22 августа после мощного артиллерийского удара идут в решительное наступление. Противник ожесточенно сопротивляется, против одной нашей дивизии действуют его 26-я и 56-я пехотные, усиленные двумя артиллерийскими полками и различными спецподразделениями. Наконец он вводит в дело до пятидесяти танков. Активизируется вражеская авиация. Но и это не могло остановить нас!

«Выдела я Сережу в киножурнале… Для меня это было так неожиданно, что не выдержала и вскрикнула на весь зал: «Сережа!» А потом уже опомнилась».

«В музее Обороны Волгограда одна из фотографий привлекла особое внимание. На ней запечатлен бывший воспитанник 142-го гвардейского стрелкового полка Сережа Алешков. Он прошел с полком весь его боевой путь. А сейчас живет в Челябинске…»

Ему бы сидеть с мамой на крыльце их дома в маленькой тихой деревеньке Грынь. Мама бы гладила по головке, перебирала его реденькие, выгоревшие на солнце русые волосенки и рассказывала сказку. Она их знала множество и умела так рассказывать, что рядом на крыльцо усаживался старший брат Петя, подходили и совсем взрослые братья Иван и Андрей.

А сейчас у Сережи никого не было. Папка уже давно умер. Ушли на войну Иван с Андреем. Потом эта война пришла в их село вместе с чужими злыми солдатами. Они схватили брата Петю и убили на глазах у всех. Кто-то из взрослых сказал тихо: «Партизанский разведчик». А мама билась в руках тети Насти, та ее уговаривала, плача: «Не надо, не надо, голубушка Анисея Ивановна».

Но мама вырвалась, побежала с криком: «Петенька, сынок!..» Сережа — за ней. Она уже добежала до Пети, когда выстрелил из автомата солдат в железной каске, с цепью и круглой бляхой на груди. Мама упала. Сережа ухватился за ее руку, заплакал. Он ведь был еще маленький — чуть больше пяти лет — и не понимал, что на войне люди часто падают, чтобы уже никогда больше не подняться. А солдат в каске подошел к Сереже и пинком кованого сапога отбросил его в сторону.

Уже теряя сознание от чудовищной боли, увидел он, как подбежала к нему тетя Настя, схватила на руки. Потом куда-то бежали много-много людей, в них стреляли и люди падали.

С разных сторон запылали избы в деревне, когда Сережа с тетей Настей уже были в лесу. Но и там все еще стреляли. Тетя Настя держала Сережу за руку, он еле поспевал за ней. А потом вдруг остался один. Куда девалась тетя Настя, односельчане, малыш так и не мог вспомнить. Он плакал и звал их. Потом уже и звать перестал — обессилел.

Провел он в лесу не одну ночь. Когда его нашли разведчики капитана Мещерякова, был совершенно голый, чудом только сохранилась на голове кубанка, весь в коростах и истощен настолько, что и говорить стоило ему больших усилий.

Ему было 6 лет.

Сережу принес в блиндаж мой ординарец Вали Шаяхметов. Он разворачивал попону, в которую был завернут мальчик, словно бинты с раны снимал — и осторожно, и медленно. А по щекам солдата катились и катились слезы.

Я и не подозревал, что Вали может быть таким. В дивизии Шаяхметов от самого Брянска. Был он сначала в транспортной роте. Когда я после госпиталя возвратился в родной полк и не нашел своего старого ординарца Бузулукова, попавшего тоже в госпиталь, — взял в ординарцы Шаяхметова. Был он смелым и решительным, никогда не размагничивался. А тут… Но когда я сам увидел, что вышибло слезы у бывалого солдата, стоило неимоверного труда взять себя в руки.

Сережа едва стоял на своих тонюсеньких ножках и смотрел испуганно, умоляюще. В блиндаже все словно онемели. Хотелось ринуться туда, к линии окопов, чтобы вцепиться в горло первому же попавшемуся фашисту.

Я подошел к нему, погладил по головке и спросил:

— Как же звать тебя?

— Сережа.

— Сергеем, значит, — я старался говорить с ним, как со взрослым. — И фамилию помнишь?

— Алешкины мы, — подумав, ответил он.

Под этой фамилией мальчик долго и значился у нас. Пока через односельчан не удалось установить, что он совсем не Алешкин, а Алешков.

Мальчик все больше нравился своей серьезностью, рассудительностью. Он уже почти «оттаял», как выразился Вали. Но вот я задал неосторожный вопрос:

— Где же мамка твоя?

И малыш расплакался. Не враз его успокоили. Потом Сережу покормили. Шаяхметов снова завернул его в жесткую попону и унес к медикам. Утром я поинтересовался у Вали:

— Как Сережа?

— Хорошо, товарищ командир, — ответил ординарец и засмеялся. — Едва-едва не всю зеленку и йод потратили на него. И портной всю ночь не спал. Теперь Сережа совсем солдат. Гимнастерка? Есть! Брюки? Есть! Пилотка? Есть! Сапоги из плащ-палатки шьют.

Я постарался перед боем повидаться с Сережей еще раз. Солдаты славно экипировали его.

У мальчика, как и говорил Шаяхметов, была полная форма — гимнастерка, брюки, пилотка, сапоги. Но все это пока аккуратно сложено рядом с постелькой. Сережа еще очень плох. Я, как можно бодрее, спрашиваю:

— Как дела, герой?

— Хорошо, — оживился мальчик.

— О, да ты даже улыбаться научился.

А малышка вдруг тихо и очень серьезно проговорил: