Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

— Ты спишь?

— Я не сплю, — ответила я. — Как там дела?

— Хорошо, — сказал он. — Все идет хорошо… Отбрось все заботы. Давай измерим температуру.

Мы измерили: было почти сорок. Разглядывая термометр, доктор светил остроносым электрическим фонариком.

— Лежи, спокойно лежи, — сказал он. — Около твоей кровати стоит фруктовый сок. Пей побольше в эти дни.

— Доктор, — спросила я его. — А что значит «все идет хорошо»? Вступили уже союзники на территорию Голландии?

— Тебе придется на время выбросить все это из головы, — неопределенно ответил он.

— Значит, не вступили, — сделала я вывод.

— Сообщения поступают очень путанные, — сказал доктор. — Англичане немного поторопились, заявив, что освобождение близко… Однако все идет хорошо, право.

— Да, на Балканах, — горько ответила я.

— Нет, не только на Балканах. Немецкую армию охватила паника. Дезертируют целые группы… Некоторые переодеваются в штатское платье и бегут на юг, чтобы там сдаться в плен… Но не будем больше об этом. Тебе вообще не следует даже думать о таких вещах, а уж говорить и подавно.

— А кто может о них не думать? — спросила я.

— Я понимаю, — сказал доктор. — А теперь тебе надо спать. Спать! Завтра я честно расскажу тебе, что происходит.

Когда он ушел, я стала прислушиваться. Я чувствовала, как лихорадка в моей крови то усиливается, то ослабевает, точно морской прибой. Минутами я не знала, где нахожусь. Затем мне снова представлялось, будто я в штабе и с напряженным вниманием прислушиваюсь к маршу уходящих от нас немцев. Я слышала, как где-то вдалеке стреляют: наверное, нацисты наткнулись на ВВС… Бойцы Внутренних войск Сопротивления носят на рукаве синюю повязку с белыми буквами. Я тоже стреляю, но мой велосипед застрял в трамвайном рельсе; человек в сером костюме корчит гримасу и целится в меня из револьвера.

На следующий день доктор Мартин вошел ко мне с таким неестественным оживлением на лице, что я сразу смекнула: дело неладно! Под мышкой он держал сверток.

— Доброе утро, доброе утро, — сказал он. — Ну, как героиня дня чувствует себя? Твои друзья шлют тебе несколько банок фруктовых консервов… Это пойдет тебе на пользу.

— Доктор, какие новости? — спросила я.

— Да-а, — повторил он, — что же тебе сказать? Вчера вечером я уже говорил, что Би-би-си несколько поторопилось…

У меня было такое чувство, будто я вместе с кроватью проваливаюсь в яму. — Значит… мы… не освобождены?

Доктор Мартин засмеялся с напускной веселостью:

— Если еще нет, так будем! На этот раз бельгийцы оказались счастливее нас. Ну конечно, ведь они гораздо ближе находятся к Нормандии, а?.. Не тревожься, наша очередь, право, дойдет. Большие реки — это, разумеется, барьер, который не так легко взять…

— Верно ли, доктор, что вчера люди стояли с цветами вдоль дорог, встречая союзников?

Он махнул рукой — Да, стояло несколько чудаков… Ну конечно, всегда найдутся энтузиасты… Дай я проверю пульс. Гм, все еще немного неровный… Жар есть?

— Тридцать восемь и четыре, — ответила я.

— Хорошо! — воскликнул доктор. — Значит, все в порядке, температура снижается… Боли все еще есть?

Я кивнула. Давно уже я поняла, что вопросами о состоянии моего здоровья он хотел отвлечь меня от разговора. И я готова была расплакаться.

— Значит, вчерашний день не стал днем освобождения, — проговорила я, чувствуя, что губы у меня задрожали, как у ребенка, которого незаслуженно обидели.

— Нет, не стал, — ответил доктор не то что недружелюбно, но как-то отрывисто, как будто ему уже надоело слушать меня. — Мы ждали этого четыре года… так неужели нельзя подождать еще несколько дней?

Я промолчала и повернулась лицом к стене.

— И лежи спокойно, — сказал доктор Мартин. — Мы должны скорее поставить тебя на ноги. Чтобы ты могла стоять с цветами у дороги, когда союзники действительно придут.

Я ничего не ответила. Я много думала о товарищах, об Анни, о Флооре, о тысячах людей, которые так бурно радовались вчера на улицах; думала о детях в школе, о людях в больнице: заключенные в четырех стенах, они ждали, когда раздастся сигнал — звуки колокола и национальный гимн «Вилхелмус»; я думала о мужчинах и женщинах в тюрьмах и концлагерях; о скрывавшихся евреях и о подпольщиках, которые жаждали спасения. Накануне свобода коснулась их всех своим легким крылом. Но ничто не изменилось, все осталось по-прежнему.

Горючие слезы скатывались на подушку. Лихорадка то усиливалась, то ослабевала. Тело мое сопротивлялось ей, рассудок тоже старался помочь, однако жестокое чувство разочарования мешало моему выздоровлению. Я вся пылала, я была без сил, рассержена, оскорблена; температура подымалась, и в моем воспаленном мозгу рождались самые мрачные фантазии.

Приходили товарищи и приносили много лакомств: яблоки и груши и даже шоколадный батон, где-то долго и тщательно хранимый. Я спросила их, каково положение, и они рассказали, что голландские войска стоят в Кемпене, готовые вторгнуться в Голландию; что немцы уже оставили Финляндию и Болгарию, а Белград скоро будет освобожден, что советские войска перешли границу между Польшей и Германий.

— Не наговаривайте ей всякого вздора, — шутливо сказал доктор Мартин моим товарищам, когда привел их ко мне. — А то Ханне уже снится, что она в ставке фюрера!

Попытки шутить только еще больше раздражали меня. Ожила я, лишь когда пришли Ан и Тинка и рассказали, что союзники уже у немецкой границы.

— В последние дни паника немного уменьшилась, — сообщила Ан. — На дорогах даже незаметно потока «беженцев»… Но теперь они боятся еще больше… Простые, честные голландцы больше не ездят в голубом трамвае; «беженцы» потребовали для себя трамвайные вагоны, чтобы уехать в них… Они забирают решительно все, что попадается, — велосипеды, автомобильные шины, медную проволоку…

Меня уже меньше лихорадило. Я чувствовала себя усталой, разбитой, и у меня было такое ощущение, будто я потеряла в весе по крайней мере десять фунтов — так это, наверное, и было; однако известия, поступавшие день за днем, постоянно подстегивали меня, мне хотелось встать с постели, накинуть платье и помчаться в «Испанские дубы», в штаб… Наши голландские войска прорвались к Эйндховену.

Англичане действительно сражались на острове Валхерен.

В Зеландии они захватывали немецкие конвои один за другим; немцы сами бросались навстречу противнику. Их гнал голод. Поверх немецкой военной формы они надевали на себя все, что могли; многие предпочитали бежать босиком, чем выдать себя ненавистными сапогами.

Первые союзные войска вторглись на территорию Германии в восточной части ее. Я умоляла доктора Мартина достать мне карту Европы. Однажды он принес мне школьный атлас.