Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

Автомашина уголовной полиции, которую мы видели вчера разъезжавшей по городу, снова показалась возле городского парка. Она с ревом въехала в одну из аллей, очевидно, чтобы проверить, не спрятались ли где немцы в штатской одежде. На улицах было полно народу, несмотря на то, что день только начинался. Десятки людей пришли посмотреть на бегство оккупантов.

— Плеккер, небось, уже сидит на чердаке у Гитлера, — услышала я возглас одной из девушек, которые шли на фабрику.

— И как только мы управимся без Плеккера! — подхватил старый рабочий, обгоняя их на разбитом велосипеде.

— Рулант, я просто не знаю, во сне я это вижу или наяву, — сказала я. — Понимаю, что я еду на велосипеде, вижу тебя, но это уже не Гарлем… Это какой-то сумасшедший дом!

— Да, это безумие, и оно должно было наступить… Где только теперь искать нашего молодчика, ума не приложу. Весь этот грязный фашистский обезьянник тронулся с места.

— Поищем на вокзале, — предложила я.

Возле вокзала толчея была больше, чем в разгар туристского сезона.

С привокзальной площади нам видно было, что у перрона стоит готовый к отправке поезд. Он явно предназначался для тех «камрадов» и их «подруг», которые не имели собственных автомобилей и умоляли увезти их в безопасное место. Мы продолжали наблюдать с площади, как в здании вокзала, нагруженные тюками и узлами, толпились предатели вместе со своими домочадцами— женами и детьми. Нечто аналогичное мы с Ан и Тинкой видели накануне, однако на этот раз картина была совершенно дикая. Беглецы галдели, отталкивали немецких солдат, которые, по-видимому, должны были навести порядок на вокзале; они лезли чуть не по головам, энергично работали локтями и кулаками, пробивая себе дорогу.

— Вот оно, единение Новой Европы, — усмехнулся Рулант.

На перроне раздался свисток. Навьюченные багажом беженцы, которые все еще толкались у входа в вокзал, встретили этот свисток отчаянными воплями. Толчея еще усилилась. Жандарм, которого беженцы чуть не сбили с ног, пустил в ход свою короткую саблю и плашмя ударял кого попало, изрыгая отборнейшие ругательства; слов мы не разобрали, слышали только его злобные, полные ненависти окрики. На перроне раздался второй свисток. Мы с Рулантом стояли, словно животные, застигнутые бурей. Зрелище это наполнило мою душу ужасом: я уже не чувствовала ни малейшего торжества или удовлетворения. Эта беготня, эта драка, эта жалкая борьба беженцев из-за местечка в поезде были отвратительны.

— Великий боже, — вздохнула я, — что за ничтожный сброд!

— Наконец-то они получили возможность умереть за своего фюрера, — сказал Рулант, — и вот удирают.

— И как удирают! — сказала я. — Идем, Рулант, меня тошнит от этих человеческих отбросов.

Мы вернулись в центр города. К своему удивлению, я увидела, как несколько человек вывешивали в чердачном окошке голландский флаг.

Внизу на улице стоял полицейский из уголовной полиции, он яростно махал рукой:

— Verdammt noch mal… Die Fahne weg! [40] Проклятие… Уберите флаг! (нем.) .

Люди на чердаке скрылись из виду, флаг остался. Полицейский вынул револьвер и несколько раз выстрелил в полотнище. Прохожие остановились и стали смеяться. Полицейский повернулся к ним багровый от ярости и тут же торопливо зашагал прочь. Едва мы успели подъехать к парку, как с юга к городу стали быстро приближаться три самолета. Мы остановились. Десятки людей, приложив ладонь козырьком ко лбу, пристально всматривались в небо.

— Господи… да это же англичане! — закричал какой-то мальчишка.

Мы напряженно уставились на самолеты. Нам удалось распознать даже знаки на хвосте, хотя они летели довольно высоко. Позади нас и рядом с нами раздавались возгласы.

— Парнишка правду сказал! — крикнул кто-то совсем близко. — Союзники наступают!

Я увидела, как несколько автомашин поспешно свернуло с проезжей дороги и скрылось под сенью больших дубов. Тут снова начался уже знакомый мне восторженный, бессвязный обмен мнениями, слухами и догадками, крохами радости, пустыми надеждами, которыми люди делились друг с другом, не испытывая более страха ни перед оккупантами, ни перед их приспешниками.

Самолеты скрылись за домами. Мы двинулись дальше, хотя многие остались стоять, очевидно, надеясь, что самолеты появятся еще раз. Где-то вдали послышался свисток поезда.

— Тронулся! — сказала я. — Интересно, сколько их там осталось.

Рулант пожал плечами.

— Чего ты волнуешься из-за этого сброда? Лучше давай поищем Каллеграафа: он не должен уйти безнаказанным.

— Он вообще не должен уйти, — поправила я Руланта.

Мы все ехали и ехали на велосипедах, всматриваясь в каждую встречную машину. Больше всего поражало, что бегство фашистов не нарушило нормального хода жизни. Фашистские молодчики и немцы уезжали, но вместе с ними в трамваях и автобусах ехали и те, кто оставался в стране; вдоль дороги стояли десятки людей, повсюду вывешивались флаги, и никто не протестовал; заводы давали гудки в знак того, что рабочий день окончен.

Когда мы вторично направились в город, мы увидели три самолета, возвращающиеся с севера. Они опять летели высоко. Мне показалось, что они следуют вдоль железнодорожной линии Гарлем — Амстердам. И вдруг они ринулись вниз и пролетели так низко, что их скрыли от наших глаз дома. Затарахтели пулеметы.

Мы сошли с велосипедов, хотя ничего не было видно, и прислушались. Вместе с нами слушали и другие люди.

— Это стреляют не немцы… — сказал пожилой господин, по виду бывший офицер.

— Я начинаю кое-что понимать… — заявил Рулант.

Он не закончил своей мысли — самолеты показались в третий раз, взмывая ввысь, как снаряд из катапульты. Они развернулись и снова ринулись вниз, отмечая свой путь градом смертоносных пуль.

— Они обстреливают поезд, который только что тронулся, — сказал Рулант. — Поверь моим словам.

— Поезд с фашистскими молодчиками? — спросила я.

— Не иначе.

— Господи боже, я думаю, ты прав… Справедливость восторжествует, Рулант.

— Едем, — сказал он, перекидывая ногу через седло. — Мы не можем задерживаться… Я отдал бы неделю жизни, чтобы узнать, где сейчас Каллеграаф.

— Они примазываются иногда к обыкновенным беженцам и думают, что смогут таким образом избежать опасности, — сказала я. — Может, он получил уже пулю. Английскую.

Рулант злорадно ухмыльнулся: —Английскую пулю он мог бы получить и от меня.

Мы поехали к фашистскому военному клубу. Там все двери были плотно закрыты. На нижних окнах спущены желтые гардины. На верхнем этаже, казалось, вообще никогда живого человека не было. В который уже раз мы повернули обратно, обозленные и разочарованные.

Но в тот момент, когда мы хотели тронуться в путь, скрипнула и открылась маленькая, выкрашенная темно-серой краской дверь — она выходила в закоулок, рядом со зданием. Мужчина в скромной серой спортивной куртке и серой спортивной фуражке выкатил велосипед и снова запер дверь.