Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

Между мной и Карлин начали складываться спокойные, чисто родственные отношения. Карлин не была любопытна. Однако я заметила, что ей очень хочется знать побольше обо мне. Кое в чем я была для нее загадкой. Молодая девушка, учившаяся в университете, изучавшая всякие высокие материи, читающая книги на иностранных языках, предпочла всему этому участие в движении Сопротивления, бок о бок с простым рабочим, бывшим доменщиком… Это вызывало у Карлин, как я чувствовала, симпатию ко мне, но также и удивление. Однажды утром, когда мы обе возились в кухне, она не удержалась, задала мне вопрос и сама при этом покраснела.

— Может быть, — начала она, — тебе покажется глупостью, что я хочу спросить: правда ли, что ты застрелила несколько человек?

Я улыбнулась:

— Нет, не человек, Карлин… изменников родины. Они только внешне похожи на людей.

— Ты хорошо знаешь, что я имею в виду, — возразила она, как бы защищаясь от моей спокойной уверенности. — По-моему, ужасно видеть, как человек умирает, хотя он и негодяй. Думаешь ли ты об этом днем и ночью?

Я ответила, накручивая на палец свои рыжие кудри:

— О чем я думаю днем и ночью… Во всяком случае, не об этом отребье. Я думаю о том, что наша страна должна снова стать свободной… Что мы должны разбить немцев и их приспешников внутри страны и вынести им свой приговор… Я лишь по мере своих сил облегчаю работу нашим будущим военным трибуналам, Карлин. Всякий раз, когда я вижу, как падает такой молодчик, я испытываю радостное чувство удовлетворения. Ведь тем самым я спасаю многих честных патриотов от ареста или высылки в Германию.

Карлин медленно кивнула головой, держа руки в карманах фартука.

— Да, я понимаю, что толкает тебя на это… Но тут требуется мужество, такое мужество…

— …которого нет у женщин, хочешь ты сказать?

Она как-то робко посмотрела на меня и поспешно сказала:

— Мне кажется, для мужчины и то тяжело, а уж для девушки и вовсе непосильное это дело.

— Слишком низко расцениваешь ты наш женский род, Карлин, — заметила я. — Чего только не смогут сделать женщины, если захотят… Я и сама не подозревала этого, пока не перестала ходить по проторенным дорожкам.

Она взглянула на меня со смешанным чувством уважения и удивления. Я рада была, когда пришел ее муж и положил конец нашим объяснениям; похоже было, что Карлин собирается сделать мне комплимент, и я не знала, как реагировать на это.

Мы стали замечать, что немцы все больше нервничают. Ничего удивительного, говорил Ян Ферлиммен, ведь русские гонятся за ними со смертоносными «катюшами»… Дело было, однако, не в одних «катюшах». Союзники, по-видимому, готовили крупную операцию, о чем проведали немецкие шпионы. Из нашей прибрежной зоны неоднократно выселяли жителей — немцы прикрывали это нейтральным словом «эвакуация»; дома этих жителей были заняты служащими вермахта или их попросту сравняли с землей. Но этой весной эвакуация людей и опустошения приняли устрашающие размеры. В середине марта мы впервые услышали о варварском плане немцев взорвать на воздух половину Эймейдена… Хюго, уроженец Эймейдена, крепко сжав губы, расхаживал по двору и между грядками Яна.

— Тут что-то неладно, — заявил он, — что-то затевается… Чего хотят немцы? Почему должен поплатиться Эймейден? Потому что там приличная гавань? Этой сказочке, что англичане думают высадить здесь десант, даже маленький Хейс не верит… Остается только предположить, что оккупанты хотят до смерти напугать нас., Терроризировать! Вот в чем дело. Бессмысленное разрушение. Потому что их «Восточная компания» потерпела крах. Потому что русские колотят у себя немцев так, что и нашим оккупантам рикошетом отдается.

На следующее утро Хюго исчез. Карлин и Ян много говорить не любили, да и я была не из болтливых. Вечером, когда Хюго явился домой, мы старались не вспоминать об Эймейдене. Однако после обеда, когда на небе догорала золотистая холодная вечерняя заря, Хюго предложил мне пройтись с ним… обычный знак, что ему надо поговорить со мной наедине.

— Это верно, Ханна, — начал он, когда мы выбрались на одну из окольных тропинок. — Сотни жителей Эймейдена уже высланы во Фрисландию и Гронинген… В полиции — где у меня есть несколько старых знакомых (тут Хюго насмешливо улыбнулся) — мне сказали, что немцы предвидят возможность английского вторжения. Вот какие дела! А между тем все морское побережье Эймейдена… полетит к черту. Я до сих пор не верю, черт возьми, в это английское вторжение. Просто очередное хулиганство нацистов!

Сжимая кулаки, Хюго шел рядом со мной.

— И почему англичане ничего не предпринимают? Уже много месяцев русские настаивают, чтобы союзники открыли второй фронт. Но союзники не хотят. Копаются там где-то в Южной Италии. Боятся потерять хоть одного человека. А русские проливают кровь… И мы тоже. И все оккупированные области… Боже мой, Ханна, почему так долго все это тянется?

Он шел чуть впереди меня. Время от времени он кулаками сжимал виски. Никогда не видела я его таким возбужденным, никогда не проявлял он своих эмоций так открыто. Я молчала и в душе испытывала смущение, это всякому было заметно, как обычно в тех случаях, когда в моем присутствии кто-либо слишком бурно изливал свои чувства. Я пробормотала:

— Я думаю, ты ошибаешься насчет англичан… Они осторожны, это так, конечно…

— Они чувствуют себя в полной безопасности на своем острове! — выпалил Хюго. Теперь он шагал впереди меня по тропинке, глубоко засунув руки в карманы брюк. — Первые трудные дни остались у них далеко позади… Осторожны! Боже милостивый! Да разве другие могут позволить себе быть осторожными!

— В штабе Красной Армии, наверное, тоже учитывают обстановку, — сказала я.

— Да, — мрачно проговорил Хюго. — У них самих тысячи разрушенных городов… Они не знают, где находится Эймейден… Но мы-то знаем это. Я чувствую это здесь — вот здесь!

И постучал себя ладонью по груди. Я промолчала. Вряд ли мы мыслили по-разному. Но мне казалось, что я не стала бы выражать свою ярость и досаду. Хотя, быть может, для него было лучше, что он мог излить передо мной свою душу.

Домой мы возвращались вместе. Хюго пошел рядом со мной и, ни слова не говоря, взял меня под руку. Я еще более смутилась и тут уж по-настоящему почувствовала, как язык у меня прилип к гортани. Хюго держался за меня, как человек, который ищет опоры и утешения. Я собрала все свои душевные силы, чтобы хоть частичка их передалась ему. Он и вправду успокоился, и я подумала, что это, может быть, моя заслуга. Он отпустил мою руку только около дома. Лицо у него было задумчивое и грустное, как у мальчика. И вдруг мне очень захотелось нежно погладить Хюго по волосам. Мне казалось, что все мои движения стали неуклюжими, угловатыми. И я поспешила в свою каморку, чтобы остаться одной.