Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

Хюго никогда не говорил так долго. Я только энергично кивала головой в знак согласия.

— Все это верно, — заявила я. — Но ты знаешь так же хорошо, как и я, что все расчеты капиталистов могут быть в любой момент опрокинуты… Опрокинуты людьми, которые делают историю… Нашими юношами, ушедшими в подполье, «свободными моряками», которые или сражаются сами, или набирают людей для морского конвоя; опрокинуты рабочими и крестьянами, осмелившимися организовать две колоссальные забастовки против немцев; людьми, которые заключены в концлагерях и вскоре вернутся домой, обогащенные новым жизненным опытом. После освобождения они скажут, какой должна стать Голландия. Все остальное ерунда!

Хюго тихо свистнул себе под нос.

— Все остальное ерунда, — повторил он. — Интересно! Хотел бы я знать, Ханна, могла бы ты сказать что-либо подобное, когда училась в университете?

Я засмеялась: — Нет, конечно. В то время я придумала бы много разнообразных, очень сложных и искусственных заковыристых фраз, чтобы доказать, что белое — черное, а черное — белое. Жизнь научила меня, Хюго… Вещи, о которых идет речь, можно выразить самыми простыми словами; кроме того, важно не говорить, а делать. Человек — наиболее сложное создание, однако самые высокие его помыслы — такое же естественное явление, как дождь или солнечный свет. Если ты, держа в одной руке свод законов, а в другой учебник логики, будешь доказывать кому-нибудь, что он должен быть честным, справедливым, порядочным и бескорыстным, то твое дело плохо. Порядочность — органическое свойство человека. Она необходима человеку, как воздух. Поэтому, когда вблизи нас появляется нацист или изменник родины, мы сразу чувствуем, что воздух отравлен.

— Это верно, — сказал Хюго, глядя на меня полунасмешливо, полувосхищенно. Под его взглядом я покраснела.

— Ну вот, — сказала я сердито. — Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

Он положил свою руку на мою, лежавшую на деревянном заборе.

— Понимаю, — ответил он. — И я поражен, как хорошо ты объяснила суть дела.

Мне было жарко, и меня сердил его взгляд, пожатия его руки, тон его голоса — я чувствовала, что они делают меня кроткой и беспомощной.

— А сегодня суть дела в том, — отрезала я, — чтобы поймать доносчика, Хюго. Вот мы здесь бездельничаем. А тем временем где-то в этом же районе кружит негодяй, которому давно бы уже следовало лежать под слоем земли в один метр.

Хюго сдержанно рассмеялся:

— Этот слой земли он получит. Ты права, Ханна. Идем.

Мы вернулись опять на нашу тропинку, пересекли Дорпсстраат и снова зашагали по нешироким солнечным аллеям, за которыми находился дом, еще не обследованный нами, — он принадлежал капралу полиции Меккеринку.

Мы попытались подойти к проходившей рядом аллее, с которой открывался вид на идиллическую загородную местность, застроенную виллами; в одной из вилл жил полицейский Меккеринк. Но полоса леса перед его домом была настолько широка, что мы не могли видеть, кто входил в виллу или выходил оттуда. Во второй половине дня мы повернули обратно, мучаясь от жары и раздосадованные неудачей, и снова переступили порог кафе-кондитерской, где перед окнами все еще висела табличка с надписью: «Кекс». Смешно! Девушка, которая нас обслуживала, была в аккуратном черном платье и белом фартучке; несколько нарядных дам беспечно пили кофе, будто ни в нашей стране и нигде в мире не было войны, перед которой все прежние войны казались невинной шуткой… В уголке этого кафе сидели Хюго и я, грязные, запыленные, с огнестрельным оружием под пальто, а в непосредственной близости от нас на противоположной стороне улицы в «Комендатуре» под флагом со свастикой находился наш заклятый враг. Нелепость и преступность этих противоречий сразу показалась мне такой чудовищной, что я отодвинула в сторону чай и кекс.

Когда вокруг наступила тишина, означавшая, что все живое попряталось по домам, мы лежали в лесу, поросшем папоротником. Лежать надо было очень тихо, кругом были дома. У меня возникло опасение, пожалуй, глупое, что нас без труда могут обнаружить, если кто-либо встанет у окна или на балконе с биноклем в руках и в мягком свете сумерек начнет осматривать лес. К счастью, ни одному человеку не пришло в голову встать у окна с биноклем в руках. Сумерки мягко спускались и мало-помалу совершенно поглотили нас.

— Я пойду, Ханна, — сказал Хюго, когда стало так тихо, что слышен был даже шелест жучка, который полз по земле под сухими сосновыми иглами.

— А ты найдешь меня? — спросила я.

Он похлопал меня по плечу и сказал:

— Конечно. Следи за мной. И иди ко мне на помощь, когда я свистну.

Почти совсем стемнело. Вершины сосен закрывали от меня небо, образуя пушистый, беспокойно шумевший занавес над моей головой. Я напрягала зрение, чтобы следить за Хюго сквозь еще более темную, низкую стену папоротников. Но это было невозможно. Я лежала, ждала, восхищаясь, как бесшумно Хюго двигался. Как мне хотелось, чтобы он свистнул и мне пришлось поспешить к нему на помощь. Я знала, что не вынесу, если его не будет со мной. И еще я хотела бы знать, питает ли он ко мне те же чувства.

Долгое время было совершенно тихо, хотя тишина сама по себе не очень-то подбадривала. Когда я услышала наконец, что Хюго возвращается, скользя по усыпанной иглами земле, я одновременно и обрадовалась и почувствовала разочарование.

— Ну что? — спросила я, схватив его за руку. Он улегся на землю рядом со мной.

— Ничего не вышло, — сказал он. — В доме много людей. Я расслышал по крайней мере два мужских голоса. Но это ничего не значит! Это мог быть какой-нибудь полицейский; у этих негодяев есть ведь разрешение во всякое время ночи шататься по улицам.

— Ничего нельзя было увидеть? — спросила я.

— Окна хорошо затемнены, — ответил Хюго, — как и полагается в квартире верного слуги фюрера.

— Давай подождем и посмотрим, кто будет выходить из дома, — предложила я.

Мы поползли к опушке леса и очутились против дома Меккеринка.

— Я потратил не меньше десяти минут, чтобы найти номер на его доме, — сказал Хюго. — Но это был именно он, «местный начальник полиции», как гласила дощечка на его двери. Вот, значит, какого высокого положения достиг он, наш капрал.

— Этот господин рискует, — сказала я. — Подобный титул прямо напрашивается на партизанскую пулю.

Мы лежали, выжидая. Небо начало понемногу светлеть, в воздухе словно закружилась серая пыль. В доме Меккеринка стояла тишина, как и во всех других домах. Хюго толкнул меня и сказал:

— Опять ничего… Мы должны скрыться до наступления дня. Теперь назад, на наше старое место.

Меня клонило в сон. Как только мы снова улеглись, хорошо скрытые высокими папоротниками, я почти сразу задремала. Когда я проснулась, ярко светило солнце. Хюго осторожно тормошил меня: