Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Своеобразная формулировка, господин подполковник. Но все равно я признателен вам. И говорю это вполне серьезно.

— Я всего лишь выполняю свой командирский долг, — не забыл подчеркнуть Ранке. — Кстати, что вам приходилось слышать в последнее время об Отто Скорцени?

— То же, что и вам. Сведения давние. Правда, в последнем письме отец сообщил, что Скорцени осведомлялся обо мне. Только и всего.

— Скудно, гауптштурмфюрер, скудно. Хотя… если Скорцени осведомляется… Вы должны знать, что он осведомляется только о двух категориях людей: о врагах рейха или о своих верных друзьях. Поскольку личных врагов в пределах рейха у него, по-моему, уже не осталось…

Только сейчас Штубер окончательно отвел взгляд от долины и впервые с интересом взглянул на Ранке. Еще ми нуту назад он считал, что подполковник из армейской разведки явился лишь для того, чтобы сообщить ему о донесении и Железном кресте. Но теперь понял, что это всего лишь повод. Так сказать, вступление к разговору.

— Кстати, из рейха поступают любопытные сообщения, — Ранке извлек из кармана сложенную вчетверо газету и потряс ею в воздухе. — Наконец-то раскрывается тайна «одного венского фюрера» [84] В первом сообщении германского радио об освобождений Муссолини имя Скорцени не называлось. Было сказано, что операция осуществлялась под командованием «одного венского фюрера СС». , совершившего почти невероятное похищение Муссолини из альпинистского отеля «Кампо Императоре». На горе Абруццо в Северной Италии.

Штубер молча взял газету и, развернув ее, пробежал глазами небольшой текст под фотографиями, на одной из которых была запечатлена встреча фюрера со Скорцени, на второй — Отто Скорцени со своими парашютистами вел по полю немецкого аэродрома великого дуче. В статье Скорцени называли героем нации, а его подвиг — «одним из ярчайших проявлений арийского духа». Вынесенные в заглавие слова «Этой услуги я никогда не забуду» принадлежали самому Гитлеру.

— У меня на столе остались еще три берлинские газеты, в каждой из которых Отто Скорцени прославляется как символ нации, символ солдатской преданности фюреру и германскому народу, пример для подражания молодежи. Я не припомню, чтобы кто-либо из наших офицеров и даже генералов удостаивался такого внимания Гитлера и прессы.

— По-моему, вы говорите об этом без особого энтузиазма, господин подполковник, — не упустил Штубер возможности съязвить. — Я, конечно, воспринимаю это всего лишь как обычную человеческую зависть, а не как пренебрежение к герою нации.

— Оставьте ваш тон, гауптштурмфюрер. Думаю, что сейчас вам самое время напомнить о себе. Взлет Скорцени только начинается, и пока что этот штурмбаннфюрер СС не настолько отдален от нас, смертных, чтобы еще раз не вспомнить о вас. Но учтите: со временем напоминать о себе вам будет все сложнее.

«Вот где родник щедрот господина Ранке, представляющего меня к Железному кресту и к повышению в чине. Не покажи он газету, кто бы мог подумать, что аркан этой доброты брошен из такой дали, из самой рейхсканцелярии?»

— Я не люблю обещаний, — «расчувствовался» Штубер. — Но, при благоприятном стечении обстоятельств, обязательно попытаюсь предпринять кое-что такое, что помогло бы нам вернуться в лоно рейха. Не станут же упрекать нас обоих, что мы не выполнили свой долг здесь, на Восточном фронте. В то же время сколько истинных патриотов там, в Берлине, Мюнхене, Дрездене, мечтают нести службу именно в этих краях! Так почему бы не предоставить им такую возможность?

— Это уже в будущем, — скороговоркой произнес Ранке, почувствовавший себя неловко от прямолинейности Штубера.

— Естественно. А пока что буду просить вас завтра же связать меня с Берлином, со штабом тыла вермахта. Мне нужно поговорить с отцом.

— Думаю, он найдет возможность передать Отто Скорцени ваши поздравления, барон, — согласился подполковник. — Маленьким людям трудно без покровителей. Но и большие люди становятся большими только благодаря тем, кто перед ними благоговеет.

— Так вы уже знаете, Борман?

— Еще бы, мой фюрер.

Гитлер не предполагал встретиться здесь ни с Борманом, ни с кем бы то ни было другим. Выслушав доклад адъютанта о том, что Скорцени вместе с дуче благополучно прибыл в Вену, он вдруг почувствовал себя так, словно это его самого только что сумели вырвать из-под охраны целого батальона врагов, пленивших его на вершине Абруццо, и теперь обрел не только свободу, но и право на свое место в истории.

— Такое мог совершить только Скорцени, Борман, только Скорцени.

— К сожалению, да.

— К сожалению? — уставился на рейхслейтера фюрер. Но поскольку Борман, как всегда, не спешил с ответом, тотчас же забыл об этой словесной неосторожности своего помощника по делам партии и руководителя партийной канцелярии.

Мартин Борман нередко рассчитывал именно на рассеянность фюрера, и не торопился с ответом, зная, что не пройдет и полминуты, как вождь нации переключится на более важные темы. Но это вовсе не означало, что вроде бы неосторожно оброненные им слова окажутся забытыми Гитлером. О нет, фюрер обязательно вернется к ним. В нужный момент эти слова сами напомнят о себе, возникнув перед вождем нации, как стебли ядовитой травы, пробившейся на никогда и никем не паханном поле.

— Представляю себе, что сейчас происходит в Италии, — меланхолично потер руки Гитлер. — И как сообщение из Рима будет воспринято в Америке. За Ла-Маншем. Не говоря уже о России. Кстати, не забудьте о поздравлении в адрес Скорцени от имени партии, Борман.

— Партийная канцелярия соблюдет все надлежащие формальности.

«Формальности?!» — резануло слух. Не столько само слово, сколько холодная безучастность рейхслейтера.

— Это не формальность, Мартин, — в голосе фюрера проклюнулись нотки легкого раздражения. — Это престиж национал-социалистической партии, престиж рейха.

Любой другой на месте Бормана поморщился бы. По крайней мере, мысленно. Но он привык ко всему, в том числе и к неестественной напыщенности своего кумира, которая время от времени проявлялась во всей своей демагогической безапелляционности.

— Я к тому, что, насколько мне известно, имя командира группы командос остается засекреченным.

— Почему?! — опешил фюрер.

— В подобных случаях такого подхода требует секретность самой операции.

— Но она завершена, — возмущенно напомнил Гитлер. — Сейчас о ней заговорит весь мир. И это в наших интересах. Это в наших интересах — чтобы мир заговорил об операции по освобождению незаконно арестованного премьера Италии, как о проявлении истинно арийского духа. Мы не потерпим, чтобы с нашими союзниками, с людьми, преданными нашим идеалам, расправлялись подобным образом. Удачная акция на Абруццо в пропагандистском плане для нас куда важнее, чем победа в ином крупном сражении, даже если наших солдат полегло вдвое меньше вражеских.