Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Благодарю, оберштурмфюрер. Передайте Скорцени, что его бывший сослуживец по части особого назначения дивизии СС «Рейх» Штубер отбыл в украинские леса полный восторга от его храбрости и мужества. Я говорю это совершенно серьезно. Надеюсь, вы не станете пересказывать это Скорцени так же высокопарно, как произношу я.

— Завтра же передам то, что вы просили.

— Что, тоже вылетаете в Восточную Пруссию? Ах да, нужно доставить Муссолини его чемодан.

— Чемодан уже повезли на аэродром. Муссолини почему-то слишком разнервничался по этому поводу. Дуче не успокоило даже сообщение о том, что другая команда агентов сумела доставить в Мюнхен его супругу донну Ракеле, дочь Эду и ее мужа графа Чиано.

— Но с ними не оказалось его любовницы — Кларетты Петаччи.

— Говорят, она была первой, о ком спросил дуче, когда ему сообщили о спасении его семьи: «А Кларетта Петаччи?» Не о здоровье супруги и дочери, — прошелся по кабинету Родль, пряча от Штубера скабрезную ухмылку, — а именно так: «А Кларетта Петаччи?» Я видел ее фото. Обычная девка.

— Привязанности не поддаются ни объяснению, ни пониманию.

— Вы правы. Тем более что дуче сразу же забыл о ней, снова принявшись выяснять судьбу чемодана.

— Думаю, в руках специалистов СД он побывал достаточно долго для того, чтобы спокойно можно было вернуть его хозяину.

— Тем не менее уже завтра я буду в Восточной Пруссии и при первой возможности передам Скорцени слова восхищения и прощальный привет его бывшего сослуживца. Как напоминание о том, что не следует забывать о сослуживце слишком долго. В России не так спокойно, как в Германии. — О чемодане Родль предпочитал больше не распространяться. — Хайль Гитлер!

Подполковник Ранке появился неожиданно, без звонка и без доклада стоявшего у ворот цитадели часового. Возможно, он и пытался связаться со Штубером по телефону. Да и часовой наверняка стремился доложить о прибытии начальника местного отделения абвера. Но сегодня гауптштурмфюрер почти не появлялся, в своей башне, а если и появлялся — трубку не снимал. И «командорская» башня и вся обезлюдевшая цитадель угнетали его теперь своим запустением. Казалось, что этот каменный монстр — уже не крепость, а тюрьма для смертников.

— Что открывается вам с высоты древних стен, доблестный рыцарь фон Штубер? — невесело приветствовал его Ранке, незамеченным подойдя к стене, на которой стоял гауптштурмфюрер.

— То же самое, что в течение многих веков открывалось с крепостных стен моим предкам, господин подполковник: орда торжествующих варваров.

— Ну, для особого торжества повода у них, допустим, нет. Но что орда — вот она, вокруг нас, в этом вы правы. А между тем гарнизон ваш, господин гауптштурмфюрер, слишком поредел, — добавил Ранке, медленно, устало поднимаясь по запыленной крепостной лестнице.

— Пытаетесь получить по этому поводу какие-то объяснения? — довольно неприветливо поинтересовался Штубер.

Одно время ему казалось, что между ними наладились доверительные отношения. Ранке понял, что хотя группа «Рыцарей Черного леса» формально и проходила по ведомству абвера, но по-настоящему подчинить себе Штубе-ра ему все равно не удастся.

Впрочем, с того времени, как группа стала терпеть одну неудачу за другой, Ранке не очень-то и стремился к этому. Но и не пытался воспользоваться трудностями Штубера, чтобы поставить его на место. Он давно уяснил: связи барона фон Штубера, сына генерала, представителя древней саксонской офицерской династии таковы, что ссориться с ним — все равно что писать на самого себя донос в гестапо.

Сам Штубер тоже предпочитал видеть в Ранке человека, трезво оценивающего положение, в котором он со своей отборной группой оказался. Так было куда удобнее, чем постоянно ощущать, что в местном абвере сидит человек, ведущий счет твоим неудачам.

Да, действительно, в последнее время они начали больг ше понимать друг друга, но, как оказалось, не настолько, чтобы Штубер мог воспринимать неожиданные визиты подполковника как дружеские. В этой крепости, пусть даже оставшейся без гарнизона, гауптштурмфюрер предпочитал быть единоличным хозяином, оставляя за ее стенами полномочия любого представителя местной оккупационной власти.

— Тем не менее есть смысл доложить в Берлин, что с террористической, диверсионной группой Беркута наконец-то Покончено. Разве это не факт? Даже если окажется, что сам Беркут опять улизнул.

— Сочиняя очередное донесение в Берлин, вы обязательно советуйтесь со мной, господин подполковник, — мрачно отшутился Штубер, не отводя глаз от открывавшейся его взору лесной долины.

Он любил стоять именно на этой стене, чтобы видеть именно этот пейзаж. Правда, он никогда не восхищался и вообще не любовался им. Просто, глядя на эту обрамленную лесом долину, мысленно переносился то в Саксонию, то в Швейцарию, Францию или Бельгию…

В последнее время это был единственный пейзаж, который позволял ему забыться, или, по крайней мере, забыть, что он всего лишь на Украине — тоже прекрасной, но удивительно неприветливой земле, которой отдал два года солдатской жизни, так по существу и не сделав никакой карьеры.

— Сколько у вас осталось людей, гауптштурмфюрер?

— В строю — восемь.

Он не поприветствовал подполковника, но Ранке предпочел не заметить этого. Очевидно, капитаны войск СС считают постыдным для себя приветствовать первыми подполковника вермахта. Однако виноват в этом не Штубер. Так складывается ситуация в Берлине. Раньше эсэсовцы были всего лишь армейской элитой. Теперь они все увереннее захватывают реальную власть в стране, превращаясь в руководящую элиту рейха.

— Кроме того, еще один человек контужен и завтра вернется в строй. Двое раненых в предыдущих стычках с партизанами вернутся в строй через неделю. Я осведомился. Итого одиннадцать. — Интересно, зачем вам понадобились такие точные сведения, господин подполковник?

— Чтобы не сообщать в Берлин, что группы Штубера больше не существует. Хотя мой коллега из гестапо склонен придерживаться именно этого мнения.

«Многотерпимость Ранке по отношению ко мне, похоже, можно объяснить лишь его соперничеством с шефом гестапо. И страхом перед ним, — мрачно констатировал Штубер. — Раньше эта многотерпимость, конечно, питалась надеждой на то, что, вернувшись в Берлин, я не забуду и его, подполковника Ранке. Но теперь надежда, очевидно, исчезла — в Берлин меня не отозвали. Однако моя поддержка здесь, в Подольске, ему все еще необходима».

— Вместе с рапортом я подам представление о награждении вас Железным крестом, — снова заговорил Ранке, выдержав многозначительную паузу. — Не потому, что очень уж восхищен вами, а потому, что вы этого вполне заслуживаете.