Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— А кто вам сказал, что я собираюсь пройти Россию со всем табуном? — вполголоса спросил Курбатов.

— Простите, не посвящен.

— Первый серьезный разговор у нас с вами состоится после Читы. Второй — на берегу Волги.

— В любом случае можете положиться на меня, князь. Во всем, что бы ни…

— Судьба диверсанта, барон, — прервал его Курбатов. — Кульчицкий, идете последним. Отработать след.

Утихшая было перестрелка вновь возобновилась, но разгоралась она теперь значительно ближе, чем когда группа преодолевала распадок. И понять, подключился к ней Корецкий или это все еще воюет не сумевший вернуться за кордон поручик Радчук, было невозможно.

Багровое солнце прожигало вершину далекой горы, словно застрявшее в крепостной стене расплавленное ядро. Его лучи еще не могли развеять прохладу горного утра, однако группа спускалась вниз, где было теплее, и диверсантам казалось, будто теплело по мере того, как они приближались к солнцу.

В том направлении, куда они шли, гор уже не было, их сменяли небольшие лесистые сопки, в просвете между которыми виднелась крыша какого-то строения. Сверившись по карте, Курбатов определил, что это должна быть заброшенная заимка, которую охотники иногда использовали как лабаз и хижину для отдыха.

— Лучше обойти, — посоветовал Реутов, поняв, что ротмистр нацелился на хижину. — Уж она-то у красных давно на примете. Поняв, что имеют дело с диверсантами, они могут десантировать туда группу.

— Неужели поверят, что мы настолько наивны, чтобы устраивать себе отдых в заимке?

— Мне бы вашу уверенность, Курбатов, — иронично смерил его взглядом подполковник.

— Приучайтесь подчиняться с достоинством, господин Реутов. И помните: вы не на строевом плацу, а в боевой группе.

— Круто, ротмистр, круто.

До избушки оставалось метров двести, когда глухим эхом прошелся по горной долине карабин Власевича. Курбатов был поражен, до чего же далеко слышны здесь выстрелы.

— Первая ставка в «могильной рулетке», — прокомментировал Тирбах. Он был чуть пониже Курбатова, тем не менее рост его достигал почти метра девяносто, и все могучее тело с непомерно широкими, слегка заостренными к краям, плечами источало силу и спокойствие. Курбатову стыдно было признаться себе, но когда рядом появлялся этот оплетенный мышцами крепыш, он чувствовал себя как-то по особому уверенно.

— Красных ждут огорчения, — поддержал его Чолда-нов. На спуске он оступился и теперь заметно прихрамывал. Чтобы не отставать, штаб-ротмистр иногда по-медвежьи, переваливаясь с ноги на ногу, подбегал, совершая невероятно длинные прыжки на одной ноге. При этом рюкзак с патронами и консервами он переместил на грудь, поддерживая его у низа живота — Черный Кардинал патронов зря не тратит.

Черный Кардинал — кличка Власевича. Он почему-то недолюбливал офицерский мундир и при первой же возможности облачался в черную тройку, черный цилиндр и черные штиблеты. Выглядел он в них, как служащий похоронного заведения, однако мало находилось таких, кто бы решился сказать ему об этом. Несмотря на строгий приказ генерала Семенова, запрещающий дуэли, остановить Власевича он не смог бы.

Опушка, по которой нужно пройти к хижине, просматривалась с ближайшего хребта. Чтобы не подвергать груп; пу излишней опасности, Курбатов провел ее по зарослям и метрах в ста от хижины, посреди кустарника, обнаружил еще одно строение, возведенное на сваях и опоясанное террасой.

— Лабаз, — сразу же определил Чолданов, хорошо знакомый с бытом охотников. — В меру сухой, в меру теплый и вполне пригодный для отдыха.

Он же и отправился в разведку. Но оказалось, что вокруг все спокойно.

— Полтора часа для привала, — скомандовал ротмистр. — Реутов — на пост. Матвеев — радиосвязь.

Первая радиограмма, ушедшая за кордон, была предельно краткой: «Перешли. Продвигаемся в стычках с противником. Легионер».

Фюрер вновь пригласил всех занять свои места. Еще более получаса он выслушивал доклад Риббентропа о положении в Италии, действиях англичан и американцев, рассчитывающих окончательно отвлечь эту страну от сотрудничества с Германией, а также короткие сообщения Гиммлера, Йодля и Геринга о положении на фронтах. И лишь потом объявил, что все свободны. Пропуская старших по чину, Скорцени немного задержался у двери. Этим воспользовался фюрер. Взяв под руку, он отвел его чуть в сторону.

— Хочу сказать вам еще вот что, гауптштурмфюрер Скорцени. Вполне возможно, что к моменту, когда я дам приказ осуществить эту операцию, новое итальянское правительство все еще будет считаться, по крайней мере официально, нашим союзником. Поэтому, если вы вдруг потерпите неудачу, — не хочется, конечно, даже допускать такое, — я вынужден буду вас дезавуировать. Вы понимаете меня?

— Дезавуировать? — некстати переспросил Скорцени, признаваясь в том, что не совсем понимает тонкости этого Дипломатического термина. Вернее, значение ему было известий, просто он не сразу сумел истолковать его применительно к той ситуации, которая могла возникнуть, если операция действительно сорвется.

— Меня принудят к этому обстоятельства, гауптштурмфюрер. Нашими дипломатами дело будет представлено так, будто вы действовали под собственную ответственность, в обход начальства. Посему вам придется испытать на себе все последствия акта неповиновения, а если хотите, то и безрассудства. — И он посмотрел на Скорцени таким сочувствующим взглядом, словно эти «последствия» наступают сразу же, как только гауптштурмфюрер переступит порог кабинета.

— Я готов, мой фюрер.

— Думаю, вы понимаете, почему я вынужден буду, хотя и скрепя сердце, наказать вас в случае провала?

— Такое наказание является составной частью общего риска. Идя на выполнение задания, на него обязан решаться каждый диверсант. Меня это не страшит.

Гитлер пожал ему руку, задержал ее в своей и несколько мгновений смотрел прямо в глаза. Белесые водянистые зрачки фюрера показались Скорцени потускневшими линзами.

— В конце концов вам удастся освободить Муссолини. Удастся, я уверен в этом.

То, что уже через тридцать минут Курбатов поднял группу, показалось диверсантам сумасбродством. Откровенно протестовать никто не решился, но было очевидно, что в душе каждый проклинает его. Устроившись на стволе лиственницы, Чодданов уверял, что все вокруг спокойно. Даже выстрелы на перевале то ли затихли, то ли просто не долетали до лесной чащобы, в которой расположился лабаз.

Однако Курбатов и не пытался убеждать своих легионеров, что предчувствует какую-то опасность. Он просто-напросто приказал выступать, а на посыпавшиеся вопросы ответил двумя словами: «Движемся к тропе».