Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

Так ничего толком и не. поняв, диверсанты с километр пробежали, потом, уже заслышав выстрелы, еще долго пробирались сквозь бурелом и через широкую каменистую падь… И лишь когда ротмистр расставил их по обе стороны тропы — в том месте, где она пересекала широкий ручей, плес которого путнику приходилось преодолевать, перескакивая с камня на камень, — поняли: Их командиром руководило не сумасбродство, это сработала интуиция.

Прошло еще немного времени, и они увидели Радчука. Он тащил на себе раненого Корецкого. Реутов и Вознов бросились к нему, помогли перенести поручика через ручей и только в зарослях, уже встретившись с Курбатовым и Тирбахом, обнаружили, что поручик мертв. Он скончался, очевидно, на руках Реутова и Вознова.

Сам Радчук упал к ногам командира и минут десять лежал, не пытаясь произнести ни слова. Казалось, он был в состоянии крайнего физического истощения.

Тирбах, наиболее смысливший среди них в медицине, — он единственный окончил ускоренные шестимесячные курсы военфельдшеров — даже пытался осмотреть его, подозревая, что Радчук ранен.

— Жив, пока жив, — нервно отреагировал поручик на его общупывание. — Что вы меня, как девку?

— Тогда возьмите себя в руки, — обиделся подпоручик.

— Где Власевич? — спросил проводника Курбатов.

— Где-то там, — махнул Радчук в сторону хребта. Услышим карабин — значит жив. Молодец Черный Кардинал, меток и хладнокровен. Если бы не он… — тяжело отсапывался поручик, изогнувшись на своем вещмешке, который так и не сбросил, несмотря на то что пришлось тащить раненого. — Вы знали, кого оставить, ротмистр.

— Знал, конечно, — мрачно признался Курбатов. — Вы тоже благородно повели себя, пытаясь спасти Корецкого. Чолданов, Вознов, документы и оружие у погибшего изъять, тело предать земле. И как можно скорее.

Пока они уносили поручика к ближайшей расщелине и забрасывали камнями, вновь ожил карабин Власевича. Прозвучало всего два выстрела, на которые красноармейцы огрызнулись десятком автоматных очередей. Но по тому, сколь коротки были эти очереди, Легионер сразу же определил, что патроны у преследователей на исходе. Слишком уж экономно они собирались их расходовать.

— Иволгин, — обратился он к штабс-капитану в те минуты, когда выстрелы послышались почти рядом, за скалой, багрянившейся на утреннем солнце метрах в двухстах от ручья. — Постарайтесь предупредить Власевича, что мы здесь, и увести его с тропы. Всея остальным — подальше от нее. Огонь открывать не раньше, чем красные преодолеют ручей. Пусть втянутся, пройдут между «почетным караулом».

Вместо ответа Иволгин поднял руку, приветственным жестом римского трибуна давая понять, что ему все ясно.

— Похоронили, — вернулись через несколько минут Чолданов и Вознов. — Не по-христиански мы как-то его, — почти простонал Вознов. — Без креста, салюта.

— За салютом дело не станет, — спокойно ответил Курбатов, — меня разрешаю похоронить точно так же.

— Не приведи Господь, — предостерегающе заслонился ладонями Вознов. Этот парень давно показался Курбатову слишком нервным и излишне эмоциональным. Но Родзаевский представил подпоручика как отличного взрывника. И четыре мины, которые он тащил в своих вещмешках, должны были подтвердить его репутацию.

Ждать пришлось недолго, однако минуты эти были тягостными. Особенно для Курбатова. С одной стороны, он уже по существу оправдал свой «марш к тропе» тем, что сумел вернуть в группу Радчука и предать земле Корецкого. К тому же появилась надежда спасти и Власевича. С другой — Курбатов прекрасно понимал, что если группа увязнет в стычке, красные получат подкрепление и его рейд к границе рейха может закончиться прямо здесь, у границ Маньчжурии.

Курбатов явственно ощущал, что группа сковывает его. Не очень-то соглашаясь поначалу с тем, чтобы группу возглавил он, Родзаевский как-то сказал полковнику Сытову, ведавшему физической подготовкой диверсантов: «А вам не кажется, любезнейший, что этот Курбатов — волк-одиночка? По-настоящему он способен развернуться, лишь оказавшись предоставленным самому себе».

«Приблизительно так оно и есть, — без особых колебаний согласился полковник. — Поэтому-то считаю, что его группе следует предоставить максимальную свободу действий. Пусть это будет группа “вольных стрелков”. В ходе рейда состав расселится по диверсионным квартирам в разных городах России и каждый из боевиков будет возвращаться сюда, — выполнив задание, естественно, — уже в одиночку».

Когда весть об этом разговоре достигла Курбатова, он обиделся на Сытова: по существу, тот усомнился в его командирских способностях. Но потом, когда начались тренировки уже в составе группы, постепенно убедился: а ведь полковник прав. По-настоящему он способен раскрыть свои возможности, только будучи предоставленным самому себе. И первые сутки рейда лишь укрепили его в этой мысли.

— Сколько их там? — поинтересовался ротмистр у Радчука, решив, что тот наконец отдышался и пришел в себя.

— Было человек двадцать. Двух-трех мы с Власевичем уложили. Надеюсь, он усмирил еще хотя бы одного.

— Подкрепления не видно было?

— Похоже, пограничники решили, что имеют дело с контрабандистами. Я слышал, как один из них крикнул; «Эй, контрабанда, бросай свое барахлишко! Все равно всем каюк!»

— Это обнадеживает. Куда лучше, чем если бы сразу разгадали в нас диверсантов. Долго тащиться за контра-, бандистами, да еще вызывать солидное подкрепление, пограничники не станут. Предоставят разбираться с ними милиции.

Он хотел сказать еще что-то, но выстрелы, прозвучавшие уже по эту сторону скалы, заставили его умолкнуть.

— Надо бы пойти на помощь. Власевичу, — упрекнул ротмистр Вознов.

— Затаиться! — осек его ротмистр.

Корсика встретила Скорцени легкой дымкой утреннего тумана, которая превращала вершины окрестных холмов в кратеры оживших вулканов. Небольшие террасы виноградников на их склонах казались полуостывшими лавинами, медленно, неотвратимо надвигающимися на окраины городка, в котором расположился штаб корсиканской бригады СС. Еще немного, и они навсегда поглотят в своей черной пучине и хижины окраин, и старинный переброшенный через небольшое ущелье мост, и серый трехэтажный особняк, в котором нашел себе приют штаб корсиканцев.

«Генерал Йодль пророчил мне “второе пришествие” с острова Эльба, — поиграл желваками Скорцени, переводя взгляд с холмистой гряды на открывающуюся часть небольшого залива. Где-то там, в утренней туманности пролива Бонифачо, должен был находиться остров Санта-Маддалена. Гауптштурмфюрер поднес к глазам бинокль, но не увидел ничего, кроме ожерелья из прибрежных скал, выступающего из пенистого прибоя, словно прореженная, изуродованная спина динозавра. — Если продолжить его мистическую символику, то ситуация складывается по-иному. Начинать, подобно самому Бонапарту, придется все же с милой ему Корсики. И пройти все то, что надлежало… Впрочем, — осадил себя Скорцени, — пройти этот путь во второй раз не дано никому. И забудем о мистике. У тебя свой путь, и моли Господа, что начинался он не на Корсике, иначе так и вошел бы в историю невыразительной, хотя и громадной, — ухмыльнулся он, — тенью “маленького корсиканца”. — У тебя свой путь. Да, свой».