Богдан Сушинский - Похищение Муссолини

— Это как раз не мешало бы знать, — с солдатским прагматизмом признал Скорцени. — Правда, в этих делах я больше полагаюсь на опыт разведчиков, чем астрологов.

— Понимаю, Скорцени, — спокойно воспринял это признание фюрер. Привлекайте любого, кого сочтете необходимым. Но саму операцию вы должны разработать с Сиверсом. Два символа: тибетская свастика и «копье судьбы» уже освящают путь национал-социализма. Однако настоящую силу наше движение обретет лишь тогда, когда мы станем обладателями третьего символа — чаши Святого Грааля.

Скорцени поиграл желваками: он пока что смутно представлял себе, каким образом ему удастся осуществить эту операцию. Тем более, если ее придется разрабатывать вкупе с колдунами и магами Сиверса. Даже сейчас, когда он занимается поисками совершенно реальной личности — Муссолини, операция оказалась преисполненной всяческой мистики и легенд. Что же будет происходить, когда мистика и легенды окажутся исходными данными, единственным исходным материалом?

— Яволь, мой фюрер. Я должен приступить к разработке операции немедленно?

Фюрер задумался.

— Не будем торопиться. Сначала требуется освободить и доставить в Берлин Муссолини. Когда вы сумеете сделать это, Высшие Неизвестные сочтут, что выбор на вас пал неслучайно, и помогут в поисках чаши. Да и магам Сиверса тоже еще понадобится некоторое время, дабы прийти к нужному результату. Мой звездочет, мой Фюрер, — дрогнули в улыбке губы Гитлера, — которого, я знаю, многие почему-то недолюбливают из-за его фамилии [78] Фамилия личного тайного астролога Гитлера была, как это ни странно, Фюрер-. Гитлеру виделось в этом совпадении некое знамение. Он настолько верил своему Фюреру, что приказал удостоить его специального ученого звания: «Полнообладатель математических, астрономических и физических наук». Фамилия астролога, это специально для него придуманное научное звание, как и его непозволительная близость к Гитлеру, вызывали у многих германских ученых различные пересуды и подозрения, а главное — зависть. , — утверждает, будто наиболее благоприятным временем для поиска окажется конец лета следующего года и весна 1945-го. Так что у нас еще есть время.

— Готов приступить к операции — когда прикажете, — вновь щелкнул каблуками Отто.

— Я верю в ваше предназначение, Скорцени. Оно священно. Вам я верю, как никому. Говорю это здесь, перед «копьем судьбы».

Когда Скорцени вышел из ритуального зала, первым, кого он увидел, оказался Гиммлер. Рейхсфюрер стоял у камина, почти на том же месте, где только что замирал у кресла Гитлера он сам.

Скорцени оглянулся. Ему показалось, что фюрер выходит вслед за ним, однако тот решил остаться в тайной комнате вместе с личным адъютантом, который поспешил закрыть за гауптштурмфюрером дверь.

— Вы пользуетесь все большим доверием фюрера, господин Скорцени. — Отто показалось, что рейхсфюрер проговорил это с нескрываемым раздражением.

— Я — солдат. И выполняю приказы.

— Это не остается незамеченным, — продолжил свою мысль Гиммлер, не обратив внимания на слова «солдата». — А вам следует знать, что, несмотря на кажущееся единство взглядов, объединяющее элиту СС, все же идет негласное соперничество за право пользоваться особым расположением фюрера.

— Мне это известно, — с вызовом ответил Скорцени. Для него не было секретом, что Гиммлер, этот фанатично преданный фюреру «ветеран партии», недолюбливал «австрийцев», которыми окружил себя в последнее время Гитлер, осуществляя свой замысел с помощью Кальтенбруннера.

— Но на вас, Скорцени, это не должно оказывать абсолютно никакого влияния! — неожиданно воскликнул Гиммлер, тускло сверкнув багрецом своих очков, стекла которых отбивали пламя камина. — Отныне, гауптштурмфюрер Скорцени, на вас это не должно оказывать абсолютно никакого воздействия. Со времени беседы, состоявшейся у вас с фюрером у копья Генриха I, вы принадлежите к людям, которые пользуются его особым доверием и личной защитой фюрера и рейхсфюрера. Это самое важное, что мне нужно было сказать вам.

«“И рейхсфюрера”. Похоже, что именно ради этих слов Гиммлер и поджидал меня здесь, — понял Скорцени.

Поспешил засвидетельствовать, что “и рейхсфюрера” — тоже. Ну что ж, во всяком случае, это нечто по-земному понятное. Не то что мистика “плотного воздуха”, чаши Грааля, видений Фуле и энергии Вриля».

— Всегда буду помнить ваши слова, господин рейхсфюрер. Помнить, как воин СС.

— Не сомневаюсь в этом, — нервно помахал руками перед своим лицом Гиммлер. — Не сомневаюсь. Детали операции, связанной с чашей Грааля, мы уточним в соответствующее время. Ведь именно о ней вы беседовали сейчас с фюрером? — незаметно взглянул на закрытую потайную дверь Гиммлер.

— Так точно, рейхсфюрер.

— Как я и предполагал. Возвращайтесь в зал. И завтра же отправляйтесь в Италию, приступайте к освобождению Муссолини.

— Яволь, рейхсфюрер.

«Поспешил предупредить, что абсолютно в курсе событий, и что прежде чем встретиться со мной, фюрер обсудил проблему чаши с ним, следовательно, мне не нужно замыкаться в этом вопросе на Кальтенбруннере и через его, Гиммлера, голову пытаться выходить прямо на фюрера», — расшифровывал его безобидные намеки Скорцени, направляясь в банкетный зал.

Он вдруг почувствовал, как ему осточертели эти столичные дрязги, сплетни, окружающая фюрера карьеристская зависть.

«Ничего, рано или поздно мне представится случай очистить пространство вокруг вождя от всей этой плесени, — твердо сказал он себе. — Я еще вернусь в этот мир. Я еще пройду его от океана до океана!»

Розенберг томился на том же месте, где они расстались около получаса назад. Он стоял с бокалом в руке, в гордом одиночестве, и появление Скорцени встретил взглядом,

преисполненным какого-то внутреннего если не страха, то трепета.

«А ведь вот кто должен был стать во главе нашего движения, во главе Германии — Скорцени! — неожиданно осенило Розенберга. — Только этот человек, которому суждено пережить всех нас и, уже полузабытому, предстать перед новым поколением немцев истинным героем Третьего рейха, достоин взять в руки “копье судьбы”».

— Надеюсь, впредь вы не станете сомневаться в моем даре предсказателя? — сурово спросил он, подавая Скорцени его бокал, дожидавшийся хозяина.

— Отныне — нет.

— Речь шла о Франконии. Не ошибаюсь?

Скорцени поколебался, не зная: согласиться с министром или же заявить, что он ошибается. Но в таком случае понадобится хотя бы в двух словах пересказать то, о чем якобы в действительности шла речь во время встречи с фюрером.

«Возможно, трагедия Германии в том и заключается, что вместо по-настоящему достойного вождя нации, преемника славы Генриха I и Карла Великого, судьба подсунула Германии жалкий дубликат непонятно кого, некое подобие того истинного фюрера, которого она потеряла в лице Скорцени, — продолжил свои размышления Розенберг. — И изменить что-либо уже нельзя. Германия вновь оказалась на трагическом для нее “шарнире времени”.