Евгений Герасимов - Рассказ героя

— Ну что, старик, хватит с тебя? — спросил я.

— Больше не могу, сил нет, — с трудом сказал он.

Я тут же написал характеристику для представления его к ордену и опять спросил бойцов, ожидавших своей очереди на переправу:

— Кто умеет грести?

Так как и на этот раз умеющих грести не было, я сказал:

— Буду перевозить сам, только предупреждаю: канителиться не люблю.

Чтобы ускорить переправу, я не стал подъезжать к определенному месту, как Дорохов; бойцы бегали за мной по берегу, влезали по грудь в воду, хватали лодку, подтягивали и отталкивали ее.

Не знаю, кто это сказал, что Десна тихая река. Она мне показалась совсем не тихой. С каждой ездкой течение относило нас все ближе к общей переправе, к центру боя. Луна светила вовсю. Я поглядывал на небо — хоть бы одно облачко прикрыло ее! Противник видел нас, обстрел усиливался.

Лодку сильно качнуло. Один боец вывалился, другой хотел его поддержать и тоже вывалился. Я вижу, что они держатся на воде, гребу дальше. Они плывут за мной, кричат, просятся в лодку, я отвечаю:

— Привыкайте, впереди еще много рек.

Когда я перевез на тот берег полбатальона, с моих рук лилась кровь. Нервы были взвинчены. Какой-то незнакомый офицер подбегает к лодке, спрашивает:

— Товарищ старший лейтенант, как ваша фамилия?

Меня это обозлило: тоже нашел время спрашивать фамилию!

— Что, вам нечего больше делать? — вспылил я.

Это был товарищ из армейской газеты, и он прибежал сюда, чтобы меня проинтервьюировать.

Лодку уже оттолкнули, я не мог с ним разговаривать, крикнул:

— Возьмите интервью у Дорохова!

Не помню, кто меня сменил. Выйдя из лодки, я выпил ковш воды, свалился и тут же заснул. Перед этим я не спал несколько ночей. Когда я проснулся, луны уже не было, ярко светило солнце. Комбат увидел меня, сказал:

— Ну, вот ты и прославился. Прочти, что про тебя в газете написано.

Он показал мне армейскую газету с заметкой обо мне.

Эта заметка оказалась для меня как нельзя более кстати. Дело в том, что еще на пути к Десне Шишков как-то оставил меня в одной дубовой роще встречать пополнение. Пока я ожидал это пополнение, полк ушел далеко вперед. Надо было догонять его.

На фронтовых дорогах в то время происходило что-то невозможное. Все спешили на фронт, как на пожар. Машина лезла на машину, танкисты рвались вперед, артиллеристы не уступали им дорогу, повара с кухнями старались обогнать штабные «виллисы». На перекрестках было такое столпотворение, что генералы сходили с машин, становились на место регулировщиков. Когда мы, выйдя из рощи, влились в этот грохочущий поток техники и обозов, я назвал бойцам свою фамилию, сказал, что в случае, если кто отстанет, пусть спрашивает Румянцева, регулировщики будут знать, куда я пошел. Я все время пересчитывал бойцов, поджидал отстававших и все-таки за ночь юз двадцати пяти бойцов потерял пятнадцать.

Сначала я не очень беспокоился, пошел дальше, предупредив регулировщиков, что тут бойцы будут спрашивать Румянцева, так пусть идут туда-то. Но уже следующий регулировщик меня напугал. Он сказал мне, что уже был какой-то Румянцев, тоже, кажется, старший лейтенант и тоже кого-то потерял. Не пойму, как мне не пришло раньше в голову, что фамилия моя очень распространенная, что по этой фронтовой дороге, наверно, сотни Румянцевых идут и среди них, конечно, немало старших лейтенантов.

Уже двигались обозы нашего полка. Я ждал на дороге отставших и, отчаявшись дождаться их, стал разыскивать командира полка. Я знал, что Шишков, у которого каждый человек был на вес золота, не простит мне, что я больше половины людей растерял, и думал: «Ну и будет же мне баня!» Но Шишков сказал только:

— Я полк веду и ни одного человека не потерял, а ты из двадцати пяти бойцов ухитрился пятнадцать потерять! — отвернулся и не пожелал больше разговаривать со мной.

Когда я вышел от него, я не знал, куда итти, что делать. Мне казалось, что я так опозорился, что мне нельзя оставаться в полку. Тогда Садык был еще жив. Он выскочил откуда-то на коне и увидел меня. Садык сразу понял, что со мной что-то неладное.

— Ваня, что такое? — спросил он, спрыгнув с коня.

Я рассказал ему, в чем дело, и он пришел в полное отчаяние. Эта неприятность расстроила его не меньше, чем меня. Он шел рядом со мной, ведя коня в поводу, и поминутно твердил:

— Вот беда, Ваня, вот беда! Теперь у тебя не будет авторитета. Теперь тебе никогда не дождаться ордена!

Садык дорожил моим авторитетом больше, чем своим, ему очень хотелось, чтобы я скорее получил орден. Видя, что он так огорчен, я стал уверять его, что это все пустяки, что с каждым такое могло случиться. Я успокаивал его, а сам готов был итти и по всему фронту разыскивать отставших бойцов. И вдруг они являются. Это было на второй или третий день после форсирования Десны.

Сашка докладывает мне:

— Тут пришли какие-то бойцы, спрашивают вас.

Выхожу из блиндажа. Стоит группа бойцов не нашего батальона, но лица знакомые.

Увидев меня, обрадовались:

— Думали, что не найдем, а вот все-таки нашли! По газетке на ваш след напали.

Пересчитал — все пятнадцать. Оказалось, что они уже было пристроились к соседнему полку, командир которого в таких случаях не зевал и не очень считался с формальностями. Думали, все равно, в каком полку служить, но когда прочли обо мне в газете, решили, что нет, надо меня искать.

— А как вы догадались, что это обо мне написано? — спрашиваю их. — Мало ли Румянцевых в нашей армии!

— Мы, — говорят, — сразу догадались, что это вы первый через Десну переправились.

«Вот что значит слава, — подумал я: — народ сразу потянулся ко мне».

Жены и матери погибших бойцов нашего батальона, с которыми я переписывался, думали почему-то, что я молодой офицер. Помню, одна из них написала мне: «Товарищ командир, вы молодой, вы поймете мое состояние». Прочтешь письмо, задумаешься, спросишь Сашку:

— Скажи, Сашка, только откровенно: молодой я еще или уже старый?

Сашка начнет хитрить, увиливать. Это такой человек, что прямо на вопрос никогда не ответит.

— Вы, — говорит, — сегодня усталый, измученный.

— Это другое дело, — говорю. — Ты прямо отвечай на вопрос: молодой или старый?

Сашка думает, морщит лоб.

— Ну, говори же, что тут думать!

— По званию вы молодой, — объявляет он вдруг.

Меня это уже начинает раздражать:

— Фу ты, чудак! Это я и без тебя знаю. Ты скажи, какой я с виду.

Сашка притворяется, что ничего не понимает:

— Я же вам сказал, что вид у вас очень усталый. Вам бы спать надо, а вы опять придираетесь ко мне!

Сколько раз задавал я Сашке этот вопрос, но ни разу не добился от него вразумительного ответа.

Мне казалось, что до войны я был совсем другой — моложе лет на двадцать. В Москве жена меня часто корила тем, что я вместе с сыном увлекаюсь его детскими играми.