Александр Былинов - Запасный полк

«Неужто туда идти? — мелькнуло у Порошина. — Ведь зацепить может...»

Вчера вечером командир взвода объяснял бойцам, что они будут наступать с боевой стрельбой за огневым валом, но Порошин тогда не представлял себе, как это будет выглядеть на деле. Сейчас он понял, что этот орудийный огонь и есть, вероятно, последнее и самое сильное испытание роты перед отъездом на фронт. Он оглянулся. Командиры спокойно стояли на вышке и наблюдали в бинокль за разрывами.

Страх прошел. Порошин понял, что артиллерия, посылающая снаряды через голову пехоты, не заденет своих, и снова повел отделение вперед.

Позже, когда стоял перед полковником, он уже не смог бы припомнить, что произошло с ним в последующие минуты. Он только помнил, как выругал кого-то за трусость под огнем, как Руденко вырвался вместе с ним вперед, все ближе и ближе к стихии огня, как почуял удушливый запах разрыва, почти приподнявшего его с земли, как потом поднялся и побежал дальше и как вздох облегчения вырвался из его груди, когда очередной разрыв лег уже в глубине обороны «противника» — огонь был вовремя перенесен мудрыми артиллеристами, и как потом стрелял по мишеням, метнул гранату в окоп и колол, точно в полусне, несуществующего противника и затем, обессиленный, упал на землю, счастливый, что все уже позади.

Беляев наблюдал за ним с вышки. Да только ли за ним? Он с опаской посматривал на синевшую вдалеке опушку леса, где притаились замаскированные по всем правилам орудия. Одно за другим вспыхивало там пламя, вслед за которым слышались глухие удары. Фонтаны земли вздымались перед ротами, как бы оцепеневшими от взрывов. Но нет, то там, то тут поднимались маленькие фигурки и, петляя и теряясь в густой траве, бежали вперед, к воронкам, пахнущим пороховым дымом.

Когда красные флажки опустились и канонада умолкла, Беляев вызвал Порошина.

— Рад, что не ошибся в тебе, — сказал полковник. — Времени нет, а то быть бы тебе старшиною. Ну да на фронте это быстро. Отлично шел за огневым валом. Объявляю тебе и всему отделению благодарность. — Полковник пожал ему руку. — Прошу написать с фронта.

— Служу Советскому Союзу! — ответил Порошин. — Напишу, товарищ полковник.

— Хорошим тебе командиром быть. Парень хоть куда. На многое способен. После войны ты, стало быть, в кадрах останешься?

— Живой-то буду или нет... после войны, — чуть улыбнулся Порошин.

— Будешь живой. Такие, как ты, не гибнут. После войны тебе никуда из армии нельзя. Останешься?

— Никак нет, товарищ полковник, не останусь.

— Вот те раз. Я тебе такое прочу... Подучишься, окрепнешь. Жалко мне тебя отпускать.

— Я, товарищ полковник, на другое нацелился, — неожиданно для самого себя и в то же время с большой решимостью ответил Порошин.

— На что же — на другое?

— В сталевары пойду!

— В сталевары? — переспросил полковник и одобрительно улыбнулся. — Ну, как знаешь, сержант. Тоже горячая профессия.

И снова рота уходила на фронт.

Чисто выбритые маршевики с белыми подворотничками выстроились перед штабом бригады. Полковник Беляев, начштаба Чернявский, начальники служб проходили меж рядов, тщательно проверяя подгонку обмундирования и снаряжения. Во всем чувствовалась приподнятость, словно бригада впервые отправляла на фронт маршевое подразделение. Командир бригады был весел, шутил с бойцами и, казалось, устранил все и всяческие барьеры, диктуемые строгими законами субординации. Он был полон того чувства, какое, вероятно испытывает учитель, расстающийся с выпускниками, — вот теперь-то они начнут самостоятельную жизнь. Рота уходила, но каждый из бойцов уносил частицу его души. Можно же себе позволить иногда немножко сентиментальности, черт возьми!

Глядя на загорелые лица бойцов, прошедших испытание огнем на учебном полигоне, он снова повторил про себя: «Будить инициативу... Приучать к самостоятельности в мыслях и действиях... Освободить от мелочной опеки, открывать простор людям, черт возьми. И верить, верить! Не это ли главное качество руководителя?»

Впрочем, теперь он полностью доверял маршевой, стоявшей перед ним. Он не замечал в людях той скованности и отрешенности, что так поразили его тогда на станции. Он проходил вдоль рядов, ловя на себе внимательные, исполненные спокойствия и доверия взгляды. Пришло безошибочное ощущение внутренней близости между командиром и бойцами, чувство, неизменно сопутствовавшее всей его армейской службе.

И в эти последние минуты прощания ему захотелось повидать тех, кто досадил ему. Он отыскал глазами молодого узбека и кивнул. Тот ответил улыбкой.

Рядом с командиром бригады шагал комиссар полка Щербак. Он на днях вернулся из политуправления округа, хмурый и недовольный. На сей раз отбился, но разговор с замначальника политуправления произошел неприятный. Щербак не пожелал оставлять запасный полк. «На фронт с охотой поеду. В округ — прошу не забирать».

Беляеву понравился комиссар полка, которого похваливал Дейнека — того опять сморила болезнь: колики в позвоночнике. Понравилось и то, что не тянется, не рвется к повышению. Впрочем, так ли уж похвально это стремление держаться своего, насиженного?

— А знаешь, комиссар, что эта рота вторично родилась? Слышал событие?..

— Так точно, слышал, — прогудел Щербак на низкой басовой ноте.

— Вот они, герои марша... — Полковник остановился возле мотористов, которых хорошо запомнил. Ему улыбались молодые лица. — Попугали вас огнем, ребята? Небось в штанишки кое-кто...

— Не было такого, товарищ полковник, ей-богу, не было...

— А если и было, тоже не беда. Такая наука легко не дается. Лучше вам здесь триста раз потом изойти, нежели один раз кровью там, на фронте... Как скажете?

— Истинно так, товарищ полковник.

— Ничего, правильно гоняли. Теперь-то как бы и страху меньше.

— Доучили добре, ничего не скажешь.

— Нет, не доучили вас, — серьезно проговорил полковник. — Дали бы нам срок, танками обкатали бы. На фронте борьба с танками — главная забота. А вы живого танка не видели.

— Хватит с нас артиллерии на сегодня, — не без юмора сказал кто-то, и все засмеялись. — Как саданет она — все, думаю, панихиду заказывать надо. И в животе, правда ваша, отпустило, вроде еще миг — и на небо вознесусь, такое облегчение произошло...

— Будете вспоминать запасную бригаду?

— Непромокаемую...

— Добрая пересадка. Запомним.

— Так точно, товарищ полковник, — говорил голубоглазый моторист. — Не понимал толком, что к чему. Бузил... А вот пришел дядька... все открыл.

— Какой такой дядька?

— Руденко наш. Солдат.

— Парторг маршевой роты, — подсказал Щербак. — Настоящий вожак. Известный в стране сталевар. В Кремле был принят. Хотел я его в постоянный состав зачислить — ни за что! На фронт — и баста. Вот он, высокий, черный.