Александр Былинов - Запасный полк

— А умывальники есть, товарищ комиссар? Я, например, насчет этого интересуюсь.

— И умывальниками интересуешься?

— Ну да. Набрел на такое дело, товарищ комиссар. У Соболькова в батальоне умывальники имеются. У Филичкина умываются, кто как может. Жалуются бойцы; старшины на речку не пускают. Почему на речку не пустить, раз насчет умывальника не позаботились? А?

— Не знаю, не знаю, товарищ Немец, — рассеянно сказал Щербак. — Думаю, что на речку должны пускать. — Он подумал, что, к стыду своему, не знает таких подробностей, какими интересуется простой завскладом, какими, оказывается, занимался Собольков. А Немец между тем продолжал:

— Еще хотел сказать, товарищ комиссар, насчет порядка в подразделениях. Имеется днем час отдыха — боен должон спать. А ведь его не соблюдают. Как кому на душу ляжет. Вот, к примеру, перед выходом побывал я во втором батальоне, в роте Куриленко. Один боец ружье чистит, другой письмишко сочиняет. Сержанты готовятся к занятиям. Старшина там орет, голос у него хриплый, людям, которые приземлились, спать не дает... Постоял я, постоял, плюнул да ушел...

— А ты когда же успеваешь по землянкам ходить?

— В мертвый час выбираюсь.

— А тебе разве не положен отдых? Сам нарушаешь?

— Мое дело стариковское, товарищ комиссар. Мне отдых дневной не обязательно. А солдату — он с утра на пузе как поползает, — ему отдых положен. Раз нарком распорядком установил, никакой старшина отменять не имеет права.

— Ты тоже обязан отдыхать, — сказал Щербак после паузы, потому что надо было что-то сказать. — Ты что же, выходит, у нас здесь вроде второго комиссара в полку?..

— Нет, не комиссар я, — смущенно ответил Немец. — Просто по-отечески... так сказать... К слову пришлось, товарищ комиссар...

— Ты гляди лучше, чтобы остатков на складе не было.

— Есть, глядеть... — ответил Немец, подтянувшись, понимая, что досадил комиссару.

Щербак и впрямь был раздосадован. По существу, получил он нахлобучку от заведующего складом.

Уходя, Щербак оглянулся. Немец стоял у дверей склада в той же своей неизменной позе и смотрел ему вслед. Щербак вдруг улыбнулся. Почему-то стало теплее на душе, вспомнилось детство, сеновал, медный самовар — единственное богатство в хате, и батько, вот так же стоявший у дверей и провожавший сыновей то ли в город на базар, то ли в соседнее село, на мельницу.

Целый день он провел в ротах. Ему казалось, что бойцы потрясены так же, как он, но в землянках он услышал и смешок и прибаутку.

Заметив комиссара, бойцы умолкали, словно стыдясь. Но он сказал им:

— Ничего, ребята. Жизнь есть жизнь. Надо, оказывается, быть повнимательнее друг к другу. Это ясно?

— Ясно, товарищ комиссар, — дружно ответили бойцы и обступили его. У каждого нашлись слова, всевозможные истории, которые должны были успокоить и комиссара, и их самих.

— У меня брательник умер от сердца... Тоже так, неожиданно, — сказал кто-то. — А был молодой, слесарем в депо работал...

— Смерть не разбирает, что молодое, что старое…

Щербак сидел среди них, прислушивался к бодрому говору и сам понемногу освобождался от преследовавшей его тоски.

Когда он уходил, один немолодой боец спросил:

— Товарищ комиссар, разрешите обратиться? Как правильно надо сказать: ф а рфор или фарф о р? Тут у нас дискуссия возникла.

— По-моему, ф а рфор, — сказал Щербак. — А в общем, узнаю и доложу... Я не энциклопедия.

«А Собольков, должно быть, знал — ф а рфор или фарф о р!»

Вечерело. Лохматые, разбухшие тучи надвинулись на лагерь. Они быстро шли с запада, низко нависая над землей, и запахи дождя носились в воздухе. То там, то тут зажигались огоньки. Ветер свистел в оголенном кустарнике. Одинокая могила, оставленная людьми, возвышалась у опушки леса.

Щербак, задумавшись, брел по плацу. Он понимал, что переносит сейчас самое трудное испытание из всех, которые выпадали и могут выпасть на его долю.

Ветер брызнул каплями дождя, обдал разгоряченное лицо. В политотдел Щербак решил теперь не идти. Он пойдет домой и ляжет спать.

Жил он неподалеку от Мельника, точно в таком же деревянном домике, обмазанном глиной. Когда Щербак подходил к дому, дождь уже превратился в ливень, земля стала скользкой, и Щербак ускорил шаги. Уже у дверей он почти столкнулся лицом к лицу с Аренским.

— Прошу прощения, товарищ комиссар. Мне надо сказать вам два слова.

— Фу, напугал. Как привидение. Ты что, спектакль какой разыгрываешь? А если б я так испугался, что взял бы да стрельнул?

— Надо было стрельнуть, товарищ комиссар.

— Будет тебе пустяки болтать. Чего тебе? Впрочем, зайдем ко мне.

— Нет, нет, товарищ комиссар. Я не могу. У меня многое накипело на душе. Но сегодня я не мог с вами не поговорить. Вижу ваше горе. И мне надо было вам сказать...

Щербак почувствовал, что отпустить Аренского не сможет.

— Заходите!

— Нет, не зайду, товарищ комиссар. Только выслушайте. То, что случилось с Собольковым, должно было произойти. Не убивайтесь. Вы здесь, ей-богу, ни при чем. От судьбы не уйдешь.

Аренский исчез так же внезапно, как и появился.

«Что за чертовщина! — подумал Щербак. — Часом, не свихнулся ли наш артист?»

Дома Щербака встретили настороженно. Ирина, видимо, предупредила детей, особенно маленького Игорька, который привык вечерами надоедать отцу. Они очень любили батьку — сурового, но доброго.

Сестры занимались в соседней комнате; Игорек, высунув язык, что-то рисовал на белом листке. Мать с опаской поглядывала на него. В квартире было тесновато, но уютно. Мебели — почти никакой, но занавески, вышитые коврики и скатерки создавали впечатление обжитого, милого уголка.

Щербак пообедал и коротко, избегая смотреть в глаза, рассказал о странной встрече с Аренским.

— Почему же ты не пригласил его? — встревожилась Ирина. — Человек без семьи, одинокий.

— Чудной он какой-то нынче.

— Будешь чудным, когда неудачи преследуют.

— Да ты откуда знаешь?

— Все знаем, не беспокойся. Аренского зря не пригласил. Не очень уж ты большая цаца, чтобы побрезговать за один стол с этаким человеком сесть.

Щербак улыбнулся. Нравилась она ему своими резкими и неожиданными суждениями! Но тут уж неправа баба, ей-богу, неправа.

— Не могу я со всеми за стол садиться, Ира, — серьезно оказал Щербак. — Субординация, знаешь? А ты, как солдатская жена, могла бы это понять давно.

— Конечно же, я солдатская жена, — повторила Ирина. Ей, вероятно, понравились эти слова. — Но не тут у тебя гвоздок. Не в чинах разница, Щербак. Чапаев похлестче тебя был, а чаевал с солдатами. А в том, что не любишь тех, которые пограмотнее тебя. Небось с Собольковым покойным тоже за стол не садился.