Александр Былинов - Запасный полк

Земля здесь дышала привольно. Мимо проплывали тучные нивы, колосилась пшеница и рожь, зеленели баштаны, на полустанках и станциях под парами выстаивали составы с зачехленными орудиями, с новенькими танками; большие города фантастически щедро сияли огнями, не ведая опасностей и затемнений, — и все это великое многообразие тыловой жизни, которое с размаху как бы вдвинулось в его сознание, было одето в серую армейскую шинель, застегнутую на все крючки и туго, на последнюю дырочку, подпоясанную солдатским ремнем.

Страна воевала. И он, высшей волей отрешенный от того, что называлось фронтом, постепенно, с каждым часом, хотя и не без порывов протеста, проникался чувством уважения и даже зависти к уверенным в победе трудовым людям. Словно терпкое, но живительное вино, он пил настоянные на дымах паровозов мирные запахи тыла.

Встреча на станции с маршевой ротой снова воскресила в его памяти картины недавнего прошлого.

...Жуков был еще жив, когда загорелся первый танк. Он оглянулся и взмахнул пистолетом, словно желая сказать: «Видите, ребята, чего стоят эти танки. Немножко смелости — и горят. А вы побежали...» Но вернуться в окопы ему не удалось. Танки врага все время держали его под огнем, хотя он и пытался отползти в овражек и укрыться в синеватом кустарнике.

Мгновение замешкавшись, танки с крестами снова пошли вперед. Вокруг пылала земля.

Сидя на КП, Беляев не знал, что в эту минуту гибнет комиссар, с которым прошел не один горючий километр родной земли. Не знал, что необстрелянные новички побежали. Правда, танковая атака была отбита: помогли случайно подоспевшие танкисты. На поле стояли шесть подбитых вражеских машин, лежали десятки трупов гитлеровских солдат. Но Жуков тоже лежал бездыханный. Вернее, лежало то, что называлось раньше Жуковым.

Беляев обращался к Ставке с горьким укором: «Неужто не видите, что недоработка? Где же она — стойкость, способность сопротивляться танкам? Почему не «утюжат» ребят там, в тылу?..» И его словно услышали. Где-то в этих местах вьюжной ночью пушкинский Гринев встретил Емельяна Пугачева и подарил ему заячий тулуп.

Справится ли Беляев с задачей?

Пока он снова и снова задавал себе этот вопрос, жизнь незнакомой бригады предстала перед ним в виде усатого старшего лейтенанта со смешным белесым хохолком на голове и старомодным «с кем имею честь?».

Беляев знал: в эти дни запасные соединения по указанию Ставки пополняются фронтовиками и он — один из многих, направленных в глубокий тыл. Его долг — научить людей тому, что требуется на войне. И делать это следует быстро, но разумно, вдумчиво, терпеливо. Так подсказывали в Наркомате.

Случилось же обратное. Он делал, кажется, не то, что намечал в пути. И не так, как советовали ему в Москве. Первую ночь он провел без сна, мотаясь по полкам и батальонам. Он даже не повидался с начальником политотдела. Чернявский, начальник штаба бригады, не понравился: кажется, чиновник. С остальными не успел как следует познакомиться — некогда. «Ни минуты не терять на совещания и «накачки», — думал он. — Слишком часто совещаемся, и без особой пользы. Возглавить роту, показать, чего ждет фронт».

Но только сейчас, перед строем командиров и бойцов, понял, что просчитался. Загонял людей, а ничего не достиг.

Зато, казалось, и монументальный начштабриг, и элегантный, непроницаемый Гавохин, и этот лысоватый басовитый артиллерист, и другие малознакомые командиры молчаливо торжествуют, наблюдая бесплодность его усилий. Они-то знали весь скрытый и, надо сказать, точный механизм подготовки маршевых рот. «Не так, не так, — словно говорили их физиономии. — Неужели ты, полковник, не знаком с азами обучения, имя которому — показ?»

О, он знал эти азы! Еще в Забайкалье, под началом капитана Мельника, который ныне на поле стал удивительно незаметным, раздражающе посторонним, он познал сию простую мудрость. И если бы не тот, усатый, которого встретил на станции... Вот он и сейчас путается в боевых порядках.

— Кто он, этот усатый? — спросил Беляев громко, глядя на беспомощную фигурку Аренского, потерявшего управление ротой. — Что за кадр, прости господи!

— Актер, — ответил кто-то. — Актер-неудачник.

— Нам нужны танки, — словно в ответ проговорил полковник. Он, вероятно, все время думал о своем.

— Какие танки? — Начальник строевой части Солонцов выдвинулся вперед, сверкнув рядами неестественно крупных серебристых протезов.

— Настоящие танки. Надо обучить бойцов стойкости. Это главное. Плакатики хорошие здесь написаны: «Бей и стой, стой и бей. Боец, останови врага». А как — останови? Когда танк на тебя прет, попробуй-ка, останови. А ведь маршевики не знают танков, не видели...

— Оружейники мастерят, товарищ полковник, малые макеты, — со свистом проговорил Солонцов.

— Где их достанешь, настоящие-то? На фронте, видимо, каждый танк на учете. Неужто могут отпустить бедным тылам как учебное пособие?

— Фанерой обходимся, товарищ командир бригады, — пробасил Семерников, командир артполка. — Мои артиллеристы по деревянным макетам стреляют. Неплохие результаты.

— Слух идет, наша бригада в действующую дивизию оборачивается, — дерзко сказал Борский, лихо поводя единственным глазом. — Не с той ли миссией вы к нам, товарищ полковник?

— Пора бы, ей-богу. Надоело вторым сортом числиться.

— Кто здесь второго сорта? — неожиданно резко спросил Беляев. — Назовитесь.

Все умолкли. Воцарилось неловкое молчание.

— В войсках нет второсортных, — сказал Беляев. — Понимаю эти слова как шутку. Надо сказать, не весьма удачную. Главная задача, товарищи, ликвидировать танкобоязнь. На днях моего товарища задавило. Вот прямо так... — Он сделал неопределенный жест рукой. — С гранатами под танк пошел. Хороший друг, настоящий коммунист. Батальонный комиссар Жуков. Пошел — задавили на глазах у всех...

— Высокий? Блондин, товарищ полковник? — спросил кто-то.

— Нет, черный он был как жук. Вот именно — Жуков.

— Тогда, значит, не тот...

— Ну что ж, давайте, Иван Кузьмич, еще раз. Стройте роту — и вперед.

Мельник дал сигнал Аренскому, и рота снова пошла в наступление. На этот раз полковник шел в ее боевых порядках, давая на ходу вводные.

И Федор Порошин опять увидал перед собой дзот, зиявший разверстой пастью, и отчетливо вообразил, как шквал пулеметного огня пригибает бойцов к земле. Он залег, не смея поднять головы и пошевелиться, потому что явственно услышал пулеметную трескотню.

— Сильный пулеметный огонь! — услышал Порошин над собой голос полковника. — Хорошо лежишь, боец, хорошо! — И он понял, что это относится к нему. — Голову спрятал, ждешь?

— Так точно, жду, — ответил Порошин. — Без головы что за солдат?