Богдан Сушинский - Граница безмолвия

— Но эта субмарина находится в нашем глубоком тылу, й она обстреляла вверенную мне заставу, — попытался убедить его в исключительности своего случая лейтенант.

— Теперь всех обстреливают, — с наглым безразличием «успокоил» его радист. — И на фронте, и в тылу.

— И высадила десант на остров Фактория.

— Подводная лодка? Какой же это десант — из подлодки? Четверо морячков — на резиновой лодчонке? Впрочем, — спохватился радист, — я, конечно, доложу командованию о твоем сообщении, «Север-202». Обязательно доложу.

— И еще. Вся наша застава ушла на «Вайгаче». Нельзя ли узнать, где сейчас судно?

— Не твое дело, где оно, — резко отреагировал радист. — Поменьше болтай в эфире, «Север-202». У тебя и так подозрительные помехи. По-моему, кто-то заползает на твою волну. Повторная связь через час. Сообщи, как понял.

Лейтенант еще хотел высказать свои сомнения по поводу непонятно чьих самолетов, которые пролетели неподалеку от заставы, однако ироничный тон радиста заставил его прикусить язык.

— Понял, повторная связь через час.

Однако через час лейтенант услышал только то, что должен был услышать в подобной ситуации:

— «Север-202», слушай приказ штаба: «Действовать, исходя из ситуации».

— И это все?

— Все, Субмарина эта «твоя» все еще у заставы?

— Нет, произвела выстрел, после которого артиллеристы засекли перелет, и ушла.

— Всего один выстрел? Темнишь ты что-то. Отсалютовала, что ли?

— На пристрелку тоже вроде бы не похоже.

— Стоило ли поднимать тревогу?

— Но при этом высадила небольшой десант на остров, — напомнил Ордаш. — Правда, затем сняла его.

— Ясно, что это разведка в глубоком тылу, — сочувственно произнес радист. — Наглеют, понимаю, но… Сообщи, как понял приказ.

— Я теперь многое понял, — сухо обронил Ордаш. — Кстати, почти над самой заставой, с северо-запада на северо-восток, прошло звено военно-транспортных самолетов, принадлежность которых установить не удалось. Вопрос: каким образом и для чего они появились в этих краях?

— Тебя разве не предупреждали, чьи транспортные самолеты могут появляться над Севморпутем? Соображать надо, «Север-202».

«Это же может быть авиация союзников! — объяснил самому себе Ордаш. — Разве полковник Удальцов не говорил, что раз гитлеровцы воюют и против Англии, и против СССР, значит, американцы, англичане и канадцы превращаются в наших естественных союзников? А кратчайший путь из аэродромов Аляски к аэродромам Мурманска и Архангельска — над твоей головой, лейтенант. И самый безопасный, поскольку германские летчики сюда не залетают. По крайней мере, не должны залетать».

— То-то же, «202-й»! — словно бы вычитал его догадку радист. — Из этого в дальнейшем и исходи.

Обещанное время давно прошло, однако Барс-Оркан на базе «Норд-рейх» так и не появился. Когда унтер-офицер Оркан — чин которому был присвоен, исходя из радиограммы штаба Стратегических сил, — спросил о нем, Кротов никаких особых объяснений давать не стал, а прямо заявил, что поручик Орканов оказался слишком стар, чтобы в такое сложное время — «войны и ломки империй» — взять на себя руководство освободительным движением народов Сибири. К тому же он неотвратимо теряет зрение.

0 том, что у Барса-Оркана слабое зрение, бывший ефрейтор знал, а вот в то, что отец настолько постарел, что способен отказываться от пальмы [64] «Пальмой» у эвенков-тунгусов называется особый вид оружия в форме тесака, закрепленного на длинной ручке, который одновременно выполняет функцию ножа, топора и копья. Она же служит своеобразным символом воина-охотника, символом силы и власти. вождя, не верил. Как не верил и в то, что в течение проведенных им в «Норд-рейхе» дней кто-либо из гарнизона базы встречался с Барс-Орканом, хотя и видел, что «Призрак» действительно несколько раз уходил в небо.

Впрочем, штабс-капитан и не стал убеждать его в противоположном. И вообще теперь тон его общения с Орканом стал более жестким. Барон фон Готтенберг лично несколько раз наблюдал за тренировками новоиспеченного унтер-офицера, интересовался мнением о нем у тунгусов, диверсантов-«норвежцев» и германских офицеров, однако в беседу с ним никогда не вступал. Кротов же, наоборот, по вечерам, когда тренировки прекращались, пытался говорить с ним как с будущим белым русским офицером, таким же, каким в свое время был прапорщик Барс-Оркан. Это были своеобразные душеспасительные беседы, во время которых штабс-капитан пытался пробуждать в нем амбиция вождя, предводителя, человека, глубоко презирающего коммунистов, их идеологию и строй.

— Слушай, унтер-офицер Оркан, и никогда не говори, что ты этого не слышал, — басовито прохрипел Кротов. — Мне плевать на твои сыновние чувства. Вообще на какие бы то ни было твои чувства. Если я еще раз услышу упоминание о твоем отце, пристрелю, без права на помилование. И тебя, и твоего отца. Но на всякий случай запомни. Вся твоя застава уже отправлена на фронт, а тебя, нацмена паршивого, энкаведисты разыскивают как дезертира, чтобы тут же расстрелять, как все того же дезертира. На виду у стойбища и всего твоего рода. Если же ты попытаешься оправдать свое исчезновение из форта тем, что, мол, тебя задержали германцы, то будешь расстрелян еще и как предатель Родины. Но тогда уже вместе с тобой перестреляют всю мужскую половину твоего рода. Для устрашения всех прочих нацменов. Тебе все понятно, унтер-офицер? Я тебя спрашиваю, вояка хренов!

— Так точно.

— Вот это уже по-солдатски.

Какое-то время Кротов уничижительно осматривал коренастую фигуру тунгуса, затем ухмылка его как-то неожиданно подобрела и он по-отцовски посоветовал:

— Ты радуйся жизни, азиат-тунгус. Жизни радуйся, мать твою! Миллионы людей гибнут сейчас на фронтах, а ты все еще жив, мало того, тебе предстоит увидеть Германию, дослужиться до офицера и стать вождем тунгусов. Так какого хрена тебе еще нужно?!

Их разговор, происходивший на борту «Томска», был прерван появлением «норвежца»-вестового. Оберштурмбаннфюрер требовал к себе в штаб их обоих и корабельного механика Гмюнда. «Очевидно, предстоит разведывательный рейд вверх по реке или к острову», — понял штабс-капитан. Барон не зря доставил на базу этого стареющего механика, который вырос в семье моряка, начинал свою службу на флоте юнгой, затем учеником моториста, а после мореходного училища успел побыть и рулевым, и старшим механиком.

Морское дело этот почти пятидесятилетний моряк знал превосходно, поэтому, увидев на базе суденышко, обрадовался ему и начал готовить сугубо русский экипаж — в который, кроме штабс-капитана, вошли Дятлов, Загорнов, Кречетов и Хлобов — с такой тщательностью, словно готовился идти с ним через Атлантику. Еще и ворчал по поводу того, что готовить свою команду ему приходилось в вечерние часы, поскольку все основное время гарнизон базы был занят на строительных работах.