Богдан Сушинский - Граница безмолвия

После еще более краткой речи политрука Ласевича капитан строем вывел бойцов во двор и тут же приказал одному из сержантов снять с флагштока флаг, чтобы увезти его с собой и передать в штаб погранотряда. Однако Ордаш неожиданно резко воспротивился:

— Вот этого делать ни в коем случае нельзя! — заявил он. — Пока на заставе остается хотя бы один боец, застава действует. А такой боец, как вы знаете, остается, а значит, застава не ликвидируется. К тому же вы, товарищ капитан, забыли объявить, что я остаюсь здесь не в качестве сторожа, а что приказом по округу назначен новым начальником 202-й заставы.

Загревский хотел что-то возразить или как-то оправдаться, но передумал и, безнадежно махнув рукой, повел строй к воротам. Он настолько был удручен и тем, что приходится отправляться на фронт, и что один из его бойцов дезертировал, что все остальное его не волновало. Уже на выходе строя из форта к За-гревскому подошел с докладом какой-то юный морячок, который был прислан капитаном судна. Оказывается, капитан подтвердил, что какой-то ефрейтор «из инородцев» обещал, через боцмана, принести ему шкуру одного из песцов, которые водятся в предгорьях недалеко от заставы. Заверял, что в течение дня управится. При этом капитан честно признался, что, опять же через боцмана, поощрил Тунгусу обещанием замолвить в Диксоне слово перед полковником, чтобы тот при поддержке местного военкома предоставил ефрейтору отпуск на несколько дней. Ровно на столько, сколько понадобится, дабы побывать в ближайшем стойбище тунгусов,

— Бред какой-то! — возмутился Загревский. — Какой песец?! Как Оленеву вообще такое в голову могло прийти? Какой отпуск в стойбище тунгусов, если нас отправляют на фронт?!

— Относительно отпуска капитан, понятное дело, блефовал, — молвил Ордаш. — Но признание его очень важно для вас, товарищ капитан. Оно многое объясняет в этой истории. Если уговорите полковника, чтобы тот заставил капитана изложить свое объяснение письменно, считайте, что спасены. Кстати, об исчезновении Тунгусы полковник пока что никому ничего не сообщал.

У трапа Ордаш обнялся с каждым бойцом, кроме радиста, хотя и на него зла уже не держал. Только теперь он по-настоящему понял, насколько сдружился с этими людьми и насколько близки они ему стали.

— Странная вещь, — не удержался наблюдавший за этой сценой седоусый боцман. — Когда боец прощается со всеми, оставляя заставу, — это не в диковинку, подобное наблюдаю из года в год. Но чтобы вся застава уплывала, оставляя одного-единственного бойца, такого видеть еще не приходилось. А я ведь и сам срочную служил на границе.

До отхода все еще оставалось почти пятьдесят минут, и Загревский решил в последний раз подняться на плато и пройтись по заставе. Теперь уже пустующей. Вместе с Ордашем он поднялся по крутой тропинке наверх и в бинокль осмотрел окрестности.

— Все еще надеетесь, что ефрейтор вернется? — поинтересовался Вадим.

— Все еще надеюсь, что вернется до отхода судна. Поскольку в том, что он действительно вернется, — не сомневаюсь. Признайся, как на исповеди, лейтенант: ты ведь знал, что Оленев собрался уходить? Ты специально отправил его в тундру, чтобы не оставаться здесь одному?

— Представления не имею, когда и с какой истинной целью ефрейтор Оленев оставил расположение заставы, — сухо и жестко парировал Ордаш. — Об этом я уже доложил полковнику Удальцову и намерен доложить командованию погранотряда во время первого же радиосеанса. То есть еще до того, как «Вайгач» с вами на борту достигнет порта Диксон.

В ответе лейтенанта Загревский уловил неприкрытую угрозу и замялся.

— С каким же удовольствием я пристрелил бы сейчас эту скотину, — все же не смог приглушить он вспышку гнева. — Хорошо хоть военфельдшер видел, когда он уходил. А значит, есть свиде-толь того, что ушел после построения заставы, то есть после выступления полковника, когда стало ясно, что заставу отправляют на фронт.

— Вы неверно информированы, товарищ капитан. Ефрейтор оставил расположение заставы до построения, поэтому выступления полковника слышать не мог, — суровым командирским голосом уточнил Ордаш. — Из этого следует, что об отправке на фронт он не знал, и территорию оставил не с личным оружием, а с охотничьим ружьем. Перед прощальным построением в казарме военфельдшер лично доложил мне об этом. Мало того, у меня есть письменное объяснение непосредственного командира Оленева — сержанта Ермилова.

— Странно, почему оно у тебя, лейтенант, а не у меня.

— Потому что потребовал объяснение я, а не вы. И потому что вручил его Ермилов уже после построения, то есть после вашей официальной передачи мне командования заставой, по дороге к судну.

— Так передай его мне, лейтенант.

— Как начальник заставы не имею на это права. Сохраню до того дня, когда это дело будет расследоваться прокуратурой, штабом или кем-то там еще из высокого начальства. А Ермилов в течение многих дней будет рядом с вами. Потребуете — напишет еще одну объяснительную. Но зато я буду уверен, что она не будет отличаться от той, которая хранится в моем планшете.

Ордаш не сомневался, что, в принципе, при другом настрое За-гревского он должен был бы отдать ему этот листик. Но в то же время понимал, что в нем может быть спасение Оленева. А главное, капитан не решится потребовать от Ермилова излагать события так, как они видятся самому бывшему начальнику заставы.

— Ладно, будем надеяться, что архангельскому начальству сейчас не до какого-то там тунгуса-дезертира, — примирительно молвил Загревский, решив, что дальше нагнетать атмосферу нет смысла.

— Хотелось бы надеяться.

Теперь они вдвоем осмотрели в бинокли видневшиеся вдалеке отроги Бытранга, «прошлись» ими по берегам речушки, до небольшой рощицы. Загревский зачем-то осмотрел и Факторию, хотя прекрасно понимал, что забраться туда тунгус не мог, а если и забрался, то обнаружить его присутствие в бинокль было бы невозможно.

— Но теперь тебе, лейтенант, придется постоянно помнить, что дезертир этот бродит где-то поблизости, — заметил капитан. — Что терять ему нечего и что он отменный стрелок.

— Считаете, что он где-то поблизости?

— Уверен в этом. Убедившись, что ты здесь обитаешь в одиночестве, он захочет убрать тебя, чтобы комфортно провести здесь всю полярную зиму, а то и превратит заставу в стойбище. И поскольку тела твоего обнаружить уже никогда не удастся, никто ничего потом не докажет.

— Ну, зачем так безысходно?

— На твоем месте я бы все же насторожился. Хотя есть подозрение у меня, что об истории этой ты знаешь больше, чем все мы. Нет-нет, в пособничестве я тебя не обвиняю, — упредительно помахал он растопыренными ладонями. — Тем не менее…