Ян Дрда - Однажды в мае

Пепик осторожно, как кошка, выбрался из своего убежища и через сады, перелезая один забор за другим, спустился вниз к Либени.

В половине двенадцатого Пепик влетел в кабинет капитана Царды. Тот спал, положив голову на стол. Телефонный аппарат он подставил к самому уху, словно боясь, что не услышит звонка. Пепику было жаль будить Царду. Но через несколько секунд телефон зазвонил. Царда машинально, с закрытыми глазами, протянул к нему руку, прижал трубку к уху и сказал устало:

— Понимаю… понимаю…

Ему уже в третий раз сообщали, что через Либень двигаются две тысячи эсэсовцев. Он уснул бы снова, но Пепик громко кашлянул. Царда быстро поднял голову, стараясь стряхнуть с себя дремотную усталость. Увидев Пепика, он широко раскрыл глаза.

— Это ты, Гошек? — радостно воскликнул он. — А я-то думал… я думал…

— Телефона там не оказалось, вот я и приехал на лодке, — деловито сказал Пепик. — Отец искал меня?

— Искал, но я тебя не выдал, — усмехнулся Царда.

— Вот и хорошо! — сказал Пепик и подвинул стул к капитану. — Теперь я вам расскажу, что ожидает нас завтра утром.

Еще до наступления темноты защитники первой баррикады сменились. Сержант Марек с Галиной и своей командой, которая состояла по большей части из молодых парней, просидели здесь с полудня под перемежающимся дождем. Теперь все они отправились к пани Марешовой и в другие прибрежные домики переночевать.

Смену на баррикаде приняли Франта Испанец, угольщик Лойза Адам и еще восемь человек, которые дежурили здесь утром.

Ни для кого уже не было секретом, что над Рокоской стоят танки. Конечно, никто толком не знал, сколько их там. Если немцы рискнут и попробуют нанести танковый удар сегодня ночью, дело будет плохо. Поэтому Гошек был очень доволен, что угольщик и Испанец объединились, для этого не понадобилось даже его совета. Спокойная рассудительность воинственного Франты как нельзя лучше и надежнее дополняла необузданную иной раз силу Лойзы, способного увлечь за собой кого угодно.

Вдобавок к Франте тут же присоединился еще один компаньон. Когда бойцы садились в лодки, чтобы под защитой мостовых опор перебраться на другую сторону реки, лодка Франты чуть не перевернулась: в нее прыгнул с винтовкой за плечами толстый полицейский Вручен.

Он виновато улыбнулся и тотчас же взялся за весла. Греб он, надо отдать ему должное, так, будто всю жизнь провел на реке, и лодка щукой пролетела между устоями, обогнав остальные.

— Там, внизу, каких усачей, бывало, я лавливал! — вздохнул пан Бручек между двумя взмахами весел. — Да и голавли попадались, вкусные были, бестии! Там вода потеплее…

Во взгляде Франты мелькнула усмешка. Он не презирал ни маленькие житейские радости, ни пана Бручека. Но мысли его были не здесь, а в знаменитом городе Мадриде, в окопах на берегу реки Мансанарес. Он не удержался и тихо запел:

За эти девять прошедших лет Франта ничего не забыл. Тогда, в тридцать шестом году, ноябрьской ночью, через мелкую реку вброд шли мавры в белых балахонах… И он, швейник из Праги, поливал из пулемета фигуры, которые неслись в белых развевающихся тряпках с быстротой ветра… Ра-та-та-та-та, ра-та-та-та-та!..

При этих воспоминаниях у Франты слегка закружилась голова. Девять лет беспрестанной борьбы, в течение которых его ни на минуту не покидало чувство, что близится неотвратимый час, когда коммунист должен сделать последнее, что он может, — умереть с честью. А он, Франта, наперекор всему еще жив и идет с винтовкой в бой! Вдруг он неожиданно запел во весь голос, напугав пана Бручека:

Пан Бручек пыхтит, изо всех сил взмахивая веслами, и весело подмигивает:

— Испанская песенка-то, верно ведь? Сразу видно! — И при этом пан Бручек криво усмехается. Должно быть, полицейского служаку мучит совесть.

«Какие события должны были произойти, чтобы прозрели даже полицейские!» — думает Франта и не сводит глаз с потного лица своего спутника.

— Что это тебе сегодня взбрело в голову? Деньки горячие вспомнил?

— В Мадриде тоже по реке фронт проходил, — тихо отвечает Франта, — но там нас атаковали мавры… черные, в белых бурнусах. И визжали, как дьяволы. В первый раз увидишь, так испугаешься…

Пан Бручек недовольно поерзал, словно ему вдруг стало неудобно в тяжелой полицейской шинели, и нетерпеливо спросил:

— А перешли они… как их там, мавры эти?

— Нет, не перешли, не беспокойтесь, пан Бручек. Получили, что им следовало…

— Ну то-то, — облегченно вздохнул пан Бручек. — А я уж подумал, что…

Лойза Адам, отплывший в последней лодке, догнал плоскодонку Франты у третьего устоя. Франта, который сидел на корме, догадался, что Лойза хочет сообщить ему что-то по секрету.

— Погляди-ка на берег — хоть бы один флажок!

Франта с первого взгляда все понял. Еще в полдень над многими виллами развевались красно-сине-белые флаги. Теперь они исчезли все до единого.

Придя на баррикаду ж пожав на прощанье руки тем, кто уходит на отдых, все тотчас же под прикрытием брезента начинают устраиваться на ночь; ловко выдергивают доски — к ним можно прислониться; приподнимают на несколько сантиметров повыше намокший тяжелый брезент и выливают из его складок дождевую воду — и все становится как-то более сносным. Защитники баррикады стараются расположиться на ночь как можно удобнее. Плащ-палатку можно накинуть на голову и на спину, а локти закутать в косые углы, и это уже большое счастье. Те, кому не хватило и этого, молчат, никто не жалуется.

Главное — уберечь винтовку от сырости!

Все молча, не сговариваясь, как один, беспрекословно подчиняются этому требованию.

Пан Бручек хлопочет у маленького приемничка с батарейным питанием, который великодушно оставил здесь старый Кладива. Лавочник Коуба нетерпеливо хватается за ручки приемника.

— Попробуйте узнать, что нового! В Злихов, говорят, танки американские пришли!

Но передачи на волне четыреста пятнадцать сейчас нет, в приемнике слышится только гул, напоминающий шум этого проклятого дождя.

— Ну, так попробуйте поймать что-нибудь другое! Разве они тоже молчат? — упрямо настаивает Коуба, лицо которого заросло какой-то рыжеватой щетиной.