Александр Бологов - Один день солнца (сборник)

Санька уехал на строительство атомной станции. Там ему обещали многое, но жене он писал в основном о том, какая там грандиозная стройка и как ценят его на работе. «Хвастун он», — сказала Валя, протянув Ольге два его коротеньких письмеца.

Он звал Валю к себе. «Какой-то малахольный, — пожала та плечами. — Кто мне там няньку приготовил?»

Потом, как узнавала Ольга по редким письмам с Севера, Санька вернулся, работал некоторое время на рыбокомбинате, но опять затосковал по новизне и подался на другую крупную стройку, в Кислую Губу, — там возводили первую в стране приливную электростанцию. Он чувствовал себя незаменимым и здесь, получил комнату, вызвал к себе своих. Валя, чтобы сохранить семью, послушалась — перебралась к нему, но вскоре вынуждена была вернуться назад: жить в бараке с маленькой дочерью было невозможно, а большой благоустроенный дом, где им должны были выделить квартиру, только закладывался. В результате всего Валя, ничего не приобретя, потеряла многое: привычную работу — она была медсестрой — и, что было не менее обидным, место в яслях. «Хорошо хоть комнату за собой оставила, — писала она с горечью Ольге, — а то бы сейчас кусала локти…»

Со временем, правда, все устроилось, но обиды на непоседливого мужа все накапливались и накапливались. «Уж лучше бы пил, — сетовала Валя, — да рядом был. А то все приключений на свою голову ищет». С этим Ольга согласиться не могла — пример зятя был для нее не менее горек, — но чувствовала, что невестке действительно нелегко с ее сыном. Два горя вместе — третье пополам. А так — что же…

На Кислогубской станции Санька попал в аварию: оборвавшейся секцией арматуры ему сломало ключицу, повредило ногу. Вертолет лесной инспекции срочно доставил его в областной центр. Там его оперировали, там он и долечивался, и Валя навещала его часто. Иногда она приходила с дочерью, говорила: слава богу, отбегался… Но Санька не менялся и, находясь еще в больнице, решил по выздоровлении махнуть на Шпицберген, о котором многое рассказал ему сосед по палате…

С Толиком он сошелся, будто брата родного обменял, и встречи их тоже редко обходились без приключений. В один из своих приездов, например, Санька наведался к Толику на телефонный завод, и того в будний день отпустили с работы — дали двухдневный отгул. Зинаида даже перепугалась — не выгнали ли? В другой раз братец отчубучил похлеще. По дороге на юг заехал домой и купил мотоцикл. Зарегистрировал его на Толика, оформил себе дарственную и укатил свободным маршрутом в Феодосию, — там у него тоже объявился какой-то приятель. Через месяц среди ночи во всю силу затарахтел мотором под материными окнами, — вернулся. Живой, но покорябанный, и мотоцикл с одного боку помятый.

— Ничего, найдешь эмали, заровняешь, — сказал Толику и оставил ему машину в подарок.

— А как тетя Варя-то? — спросил Михаил. — Действительно, ей досталось.

— Не говори, сынок, — ответила Ольга. — А знаешь, ничего ей не деется.

— Она ведь постарше тебя?

— Да-а, намного.

— Намного?

— Да как же, на четыре года почти…

— Вот уж как вы годы считаете… — Михаил повернулся к жене — Знаешь, Лид, как родная была.

— Отчего же была, она и сейчас есть, — сказала Ольга, — суетится, откуда силы берет. Счас-то стало полегче — все дочери на ноги встали, а уж что пережила — не приведи господь. Да что тебе говорить, сам все знаешь. А правда, ничего ей не деется, все такая же…

— Да-а, — Михаил закрыл глаза и потер пальцами переносье, — нелегко было тетке.

— Не говори, сынок…

— А как дочки-то ее?

— Да как… Старшие две отдельно живут — замуж повышли, скоро после Зинки, а младшие с нею все.

— Никак не получается?

— Замуж-то?

— Да.

— Дак это, сынок, такое бабье дело — не берут, да и все тут. — Ольга развела руками. — Такая доля бабья.

— Да у них же парней было хоть отбавляй! Я же помню, всю дорогу калитка хлопала.

— Каждый вхож, да не каждый гож, сынок. А сейчас как ребята смотрят: двадцать пять годов — и уже перестарок.

— В Японии тринадцатилетних в жены берут.

— Гос-споди, твоя воля…

— Да-да.

Ольга и говорить дальше не захотела о таком безобразии. Она сказала:

— Анюта-то у Вари с дитем, без мужа заимела.

— Что, промахнулась? — засмеялся Михаил.

Ольге не понравилась его шутка.

— Вот уж не знаю, — сказала она, поджав губы, — только думаю, наоборот, в самую точку попала — очень она хотела ребеночка. А я не осуждаю таких.

Не стоило бы вести подобные разговоры при Лиде, подумала Ольга, — глаза той сразу тускнеют при упоминании о детях. Но ведь не она же начинает эти речи… Сын начинает, он думает об этом, — наверняка.

— Не осуждаю, — повторила Ольга.

Михаил как-то странно усмехнулся и пожал плечами: как хочешь, мол, дело твое.

А у Ольги вдруг стало горячо во рту. Она смогла до сих пор не дать себе воли поддаться тому, о чем собиралась сейчас спросить сына, что везла к нему с большой тревогой и тяжелыми сомнениями. Нашла в себе силы удержать рвущийся из груди огонь, кровью сердца заливая готовые вспыхнуть тлеющие головешки. Но вот уже второй день, как она у него в доме, но ни разу не удалось им хоть на малое время остаться вдвоем. А если и случится такое — окажутся они с глазу на глаз, — сумеет ли она открыться, хватит ли ей сил сказать ему все, что нужно? И что именно тут нужно? Рассказать все, что передумала за это время? Это какой же получится разговор!.. И нужно ли все это? Идет жизнь, течет жизнь, а чья-то — в стороне… А если все-таки говорить, с чего же начинать-то?..

Ольга была в нерешительности, но что-то в ней было уже неподвластно ей самой. Еще продолжая думать о сложности предстоящего разговора, она уже произнесла самую главную фразу:

— Миш, Тамара умерла…

В первые минуты Минаков и впрямь не понял, о ком идет речь. Он хотел продолжать разговор о Грибакиной Анюте, — пикантные вещи были ему по вкусу, это и Лида прекрасно знала. Но мать повторила непонятную новость и ни одного слова больше не прибавила: «Тамара умерла…»— значит, надо было вникнуть в суть.

— Какая Тамара?

— Позднякова…

«Елки-палки!.. Позднякова! Тамара! — Минакова точно вдруг окатили водой. — А откуда она ее знает? И что умерла, и что… Что там у нее еще в голосе?..»

— Что ты говоришь?.. — За короткую паузу он успел взять себя в руки, и удивление его было таким, как если бы дело касалось хотя и хорошо знакомого, но все-таки постороннего человека.

— Умерла…

«Что она заладила — умерла, умерла!.. Дочь родная, что ли, преставилась?.. И почему таким тоном?»

Михаил пока никак не соотносил начатый матерью разговор с тем, что произошло у него с Поздняковой Тамарой в одну из побывок дома. Но он уловил в ее голосе нечто большее, чем просто сообщение о несчастье чужого для них человека, и насторожился.