Виктор Кондратенко - Без объявления войны

«Началось!» — мелькает мысль.

— К бою!— командует Фриз.

Выпрыгиваем из машины. Топот ног. Крики:

— Руманешты, свои, свои!

Хутор Перекопский охвачен паникой. Немцы бегут в степь, бросая машины, пушки, подводы. Румыны сдаются в плен.

— Мы не стреляем. Руманешты, свои, свои! — кричат солдаты.

Танковая бригада появилась в Перекопском совершенно неожиданно и так всполошила врага, что он даже бросил дивизионный узел связи со всеми работающими телефонами и радиостанцией. О паническом бегстве свидетельствовал оставленный на спинке стула генеральский мундир с орденами и медалями.

Комбриг Якубовский пригласил корреспондентов поехать с ним на окраину хутора, где в балке танкисты обнаружили лагерь военнопленных. За колючей проволокой, на дне глубоких ям лежали полураздетые и совершенно голые живые и мертвые люди, у которых руки скручены колючей проволокой. Лагерь произвел на всех нас жуткое впечатление. Заглядывать в ямы было не так легко даже испытанным в боях танкистам. И вместе с тем эти ямы поднимали в душе каждого гнев, звали к освобождению многострадальной родной земли, к беспощадной битве с гитлеровскими палачами.

Якубовский распорядился поместить освобожденных узников в теплое помещение и оказать им медицинскую помощь.

Пока комбриг опрашивал пленных с целью выяснить обстановку и наметить дальнейший план действий, я успел написать информацию о гитлеровском лагере смерти и статью о танковом обходном маневре. Еще никогда не приходилось работать с такой быстротой, прямо на морозе, положив блокнот на крыло трофейного «оппеля»: в штаб армии направлялся офицер связи и надо было успеть передать ему пакет для отправки в редакцию.

В хуторе Перекопском выстраивалась длинная колонна пленных. Румыны, которые довольно стойко держались на берегу Дона, теперь словно очнулись, проклиная Гитлера, не хотели больше воевать на стороне немцев и сдавались в плен целыми подразделениями. Для подвижных войск колонны пленных явились большой обузой. И совершенно вовремя подошла танковая бригада полковника Невжинского с мотопехотой.

Задачу дня механизированная группа выполнила с честью. В хуторе Перекопском танкистам можно было передохнуть, свободно ждать приказа штаба армии. Но командирское чутье подсказывало Якубовскому, что после внезапного захвата хутора паника распространилась и пошла гулять по вражескому тылу, создала выгодные условия для взятия Оськинского и Голубой. Тогда будут отрезаны в малой излучине Дона, там, где река, выгибаясь на север, делает петлю, все пути отхода гитлеровцев к Сталинграду.

На предложение Якубовского — ударить на Оськинский и Голубую — командиры подошедших частей высказались за более осторожные действия. Они настаивали на том, чтобы подождать, когда подтянется артиллерия и получить новый приказ командующего армией.

— Когда мы получим приказ, смятение в стане врага уляжется. Он придет в себя и организует прочную оборону. Вот тогда понадобятся пушки, а наш неотразимо разящий меч — внезапность — потеряет силу. Как командир танковой бригады, находящейся на острие наступающих войск, я решил сбить заслон противника и преследовать его части, которые хотят уйти из-под удара.

На этом закончился короткий обмен мнениями. Якубовский остался один, без поддержки, но это его не смутило. Он не стал спорить и, уже как военачальник, заранее видящий исход задуманной им операции, сказал:

— Ну что ж, товарищи, до встречи в Оськинском и Голубой.

«Итак, бросок на Оськинский! Смело. А может быть, зарывается комбриг? Правы те, кто советует подождать подхода артиллерии? Но тогда к чему продвижение войск?! Выполнил задачу — сиди в хуторе, грейся, жди очередного приказа. Сейчас все покажет вражеский заслон. Если собьем его, тогда наш комбриг — стратег». Мои мысли прерывает Рюриков.

— Пошли. Есть местечко. Поедем с мотопехотой. Как тебе Якубовский? Правда, хорош?

Через десять минут я уже знал, что такое вражеский заслон. Как показали пленные, он состоял из двух взводов автоматчиков, трех танков, шести противотанковых орудий и двух кочующих шестиствольных минометов. Этот заслон был сбит с позиций и уничтожен.

Как хорошо, что мы едем в открытой машине. «Тридцатьчетверки» вырвались вперед, но если вскинуть бинокль, то видно, как танковые пушки выдувают пламя и оно летит по ветру. Нагоняем обозы противника, пехотные части. Гитлеровцы бегут, бросают оружие. Потом останавливаются, поднимают руки. На лицах удивление и страх. По дороге ковыляют раненые, еле передвигают ноги. Куда они идут? Доберутся ли до ближайшего хутора, неизвестно. Но никакой жалости к ним нет. Перед глазами ямы лагеря смерти, руки, скрученные колючей проволокой.

В Оськинском появление советских танков с мотопехотой ошеломляет гитлеровцев.

— О, рус!.. — начинается паническое бегство. О сопротивлении никто не думает, только бы уйти, выскользнуть из Оськинского в степь. Скорей со всех ног на полевой аэродром! Почему-то все гитлеровцы бросаются к взлетной площадке. Как будто самолеты могут в эту минуту принести им спасение. Захват аэродрома происходит настолько стремительно, что летчики, повысыпав из своих землянок, останавливаются как вкопанные. На взлетной полосе танки! И уже мотопехота растекается по аэродрому, берет каждый самолет под охрану.

Пепельно-желтые «юнкерсы» и «мессеры». Сорок два самолета никогда больше не поднимутся в воздух.

Я смотрел на самолеты и думал: «Вот что значит подвижные войска и кто стоит во главе их. Если бы не решительность Якубовского, не было бы ни смелого маневра, ни параллельного преследования врага и эти пепельно-желтые стервятники еще немало бы принесли нашим войскам беды. Комбриг сумел приподнять завесу над действиями врага и верно использовать свои силы, появиться внезапно и нанести неожиданно удар».

Рейд в малой излучине Дона требовал от танковых экипажей и следовавшей за ними мотопехоты постоянной боевой готовности, напряжения всех сил. Танки врывались в хутора и станицы, перерезывали важные для врага коммуникации, громили его подходящие резервы, нарушали связь и управление отступающими частями. Я даже не мыслил себе уехать из бригады, не побеседовав с ее командиром, который прозорливо смотрел на оперативную обстановку и, на ее основе принимая смелые решения, так умело и дерзко бил врага. Он обладал особым чутьем улавливать самый выгодный момент для стремительного броска или же внезапной атаки.

Короткий привал, сон минутный и снова поход. Конечно же, я не мог отнять у комбрига драгоценные минуты отдыха. Да к тому же, как показалось мне, кареглазый, с пышной шевелюрой богатырь был малоразговорчив. Он жил сейчас по единственному и незыблемому закону: меньше слов — больше дела.