Овидий Горчаков - «Максим» не выходит на связь

– Пока нам везет, – говорил, затягиваясь сигаретой «Юнона», фон Рекнер, – пока не партизаны охотились на нас, а мы охотились на партизан – на Украине, в Крыму, на Кавказе…

– Скажи лучше: на мужиков охотились, – поправил ого Нойман. – Много ты видел этих партизан? А здесь их и в помине нет – ни лесов, ни гор, одна снежная пустыня. Уж не сдают ли нервы у унтерштурмфюрера графа фон Рекнера?

– Зачем тогда полковник послал подкрепление в броневагон? Скажешь, у старика тоже нервы сдают? Пойдем-ка лучше сыграем в скат, мороз на этой Пролетарской все крепчает… И это называется Южным фронтом!

– Видно, в честь Южного полюса, – усмехнулся Нойман.

Нойман оглянулся. Где-то там в кромешной тьме, может быть, и в самом деле бродит смерть. Нет, чушь и ерунда – люди не волки, не выживут во вьюжной гиблой степи!

Над разрушенной станцией, над говором и криком солдат снова разнесся гудок паровоза. Мимо Ноймана и фон Рекнера рысцой пробежали пулеметчики, посланные Либезисом в броневагоны. В темных окнах классного вагона вспыхивали и метались лучи карманных фонариков, в двух-трех окнах зажегся моргающий желтый свет фронтовых коптилок. Эшелон дернулся, лязгнули сцепления, стукнули буфера… Нойман и фон Рекнер последними из офицеров полка СС «Нордланд» вспрыгнули на высокую подножку, захлопнули дверь.

Из глубины вагона, тускло освещенного свечами в фонарях, послышался громкий голос:

– Господа офицеры! В эфире – «Вахтпостен»!

Офицеры СС сгрудились у купе, занятого радистами.

Нот уже много месяцев всегда и всюду, где только это позволяли фронтовые условия, в дождь и пургу, офицеры и солдаты германской армии от Белого до Черного морей собирались у полевых раций, чтобы послушать в 22.00 по германскому радио из Белграда специальную программу для вермахта и в первую очередь заставку этой программы – любимейшую песенку тех, кто воевал за Гитлера, – «Лили Марлен». И сейчас все в вагоне замерли, слушая музыку этой грустно-сентиментальной песенки о девушке, которая ждет не дождется любимого с фронта.

– Погляди-ка! – шепнул Нойману острый на язык фон Рекнер. – Какие милые, просветленные лица у этих профессиональных убийц и вешателей!

Петер недовольно взглянул на Карла. Если начальник СД дивизии штурмбаннфюрер Штресслинг – вон он стоит – услышит такие слова, он в два счета разделается с заносчивым виконтом!

Дослушав песню, офицеры начали расходиться по купе.

– Бр-р-р! – Рекнер стучал зубами. – Да здесь прохладнее, чем в могиле!

– Ошибаешься, граф! – сказал Франц Хаттеншвилер, высовываясь из двери купе. – Простые смертные, возможно, и заработают, переночевав в этом вагоне, «медаль мороженого мяса», но только не мы с вами – морозостойкие викинги! Раздевайтесь, господа! Подсаживайтесь к камину! Это, правда, не свадебный номер отеля «Адлон» на Вильгельм-штрассе…

– Камин! – проворчал фон Рекнер. – Да ты, лентяй паршивый, даже коптилки не организовал! И в карты не сыграешь! Тысяча чертей! К утру наша троица превратится в сосульки.

– Зато вся наша тройка опять вместе, – улыбнулся Франц. – И к ужину у нас кое-что есть! – Он торжественно потряс обшитой сукном алюминиевой флягой. Во фляге внушительно забулькало. – Довоенный! Наичистейший! Девяностодевятиградусный! Подарок раненному стрелой амура викингу от Лоттхен – самой милосердной сестры в Пятигорске! Ну и девочка, доложу я вам, глаза как незабудки!.. И коптилка найдется!

В угол полетели шлемы, сбруи с парабеллумами, полевые сумки.

Карл – он в самых невероятных условиях корчил из себя джентльмена – достал из рюкзака белую салфетку, серебряный прибор и три серебряные рюмки с фамильным гербом графов фон Рекнеров.

Когда спирт был выпит, развязались языки. Спели «Лили Марлен» и, подражая Рихарду Тауберу, волжскую «Дубинушку».

– Нет, Петер! – доказывал, захмелев. Франц. – Ты отменный тактик, но плохой стратег. Индия – это потом, когда мы освободим армию Паулюса и отбросим «Иванов» в сибирские джунгли. Тогда мы опять двинем через Кавказ, в Турцию, а там, за Тигром и Евфратом, – Сирия и Египет. Весь мир ахнет, когда среди пирамид обнимутся, как братья, наши «викинги» с героями фельдмаршала Роммеля! А потом мы увидим волны Персидского залива, Индийский океан, встретимся с японцами в Бирме!

– Друзья! – воскликнул Карл. – Флаг со свастикой развевается над Эльбрусом. Вот еще фляжка – резерв главного командования. Я пью за флаг рейха над пирамидой Хеопса!

И, высоко запрокинув фляжку, он единым духом осушил ее.

Петер, размякнув под влиянием алкоголя, проговорил после недолгого молчания, поглядывая повлажневшими глазами на мигавшую коптилку:

– Вот гляжу я на вас, на самого себя и думаю: не будь этой войны, были бы мы совсем еще юнцами, ведь каждому из нас по двадцать два года! Но у каждого за эти полтора года войны душа огрубела, заиндевела, как вот это окно. Не кёльнской водой, а порохом пахнет от нас! Много растеряли мы иллюзий на дорогах войны…

– Что верно, то верно! – вставил Карл. – Наши фронтовики недаром называют себя фронтовыми свиньями…

– Но в каждом из нас, – словно бы любуясь собой, продолжал Петер, – в каждой скотине под инеем, под грязью, пороховым нагаром и запекшейся кровью, клянусь, еще живет мальчишка Франц, мальчишка Карл…

– И мальчишка Петер! – подхватили приятели.

Допоздна вспоминали трое «викингов» школьные годы в милом сердцу Виттенберге, летние лагеря гитлерюгенда, военную подготовку в юнкерском училище…

А за окном бушевал свирепый степной ветер и далеко окрест разносился похожий на крик раненого зверя протяжный и скорбный гудок паровоза.

– Помните, Петер и Франц, нашу первую встречу в гимназии имени Шиллера?

…Осенний ветер гнал по брусчатке маленькой площади перед киркой желтые листья облетевших лип.

Все в этом городке – и площадь, и кирка, и домишки с остроконечными крышами, – все казалось Петеру маленьким, почти игрушечным после Гамбурга, после той многоэтажной серой коробки, в которой он родился и прожил первые годы своей жизни, после огромного гамбургского железнодорожного узла и порта с океанскими великанами лайнерами, такими как «Бремен» и «Европа», курсировавшими по линии Гамбург – Саутгемптон – Нью-Йорк.

Петер в последний раз оглядел себя – Мутти постаралась на славу. Коричневая форма гитлерюгенда идеально отглажена. Куртка, отделанная шнуром, вельветовые штаны до колен, носки до лодыжек. Правда, короткие штаны вытерты до безобразия и никаким гуталином не удалось по-настоящему обновить башмаки, зато знаки различия на потрепанной коричневой куртке возвещают всем, что вот идет не очень элегантно экипированный молодой человек из гитлерюгенда, но парень он хоть куда – поглядите только на арийский его вид и на шевроны шарфюрера.