Алим Кешоков - Долина белых ягнят

— Переводи ему. — Бекан обратился к Апчаре, не веря в спасение сына и с трудом сдерживая рыдания. — Переводи: он — как мой сын — Чока. Пусть придет ко мне. Я найду им тайные пещеры, буду кормить мясом и хлебом, пока не придут свои. Сто собак приведут немцы — не найдут. Есть у нас такие пещеры в горах.

— Твой сын знает, куда надо идти?

Вопрос был уместен. Чока не знает, что дом разбомблен и мать с отцом переехали на молодежную ферму в Долину белых ягнят. Если он явится в аул, его сразу схватят и если не расстреляют на месте, то снова отправят в лагерь.

Доброволец поблагодарил старика за приглашение. Кто знает, может быть, он и воспользуется им. Мисочка сам думает о побеге, но пока еще ничего не решил. Надо выждать, сориентироваться в обстановке и на местности, чтобы охраннику не оказаться в положении охраняемого.

— А записку можно ему написать? — загорелась надежда в душе Апчары.

Труповоз подумал.

— Напиши маленькую и вложи в лепешку. Если не разжует — прочитает.

Апчара села у коптилки. На подоконнике лежала тетрадка. Апчара оторвала четверть листка.

— Хватит?

— Потом скрутишь ее папиросой.

Апчара писала мелким почерком, стараясь сказать побольше, а главное — куда идти. Не дай бог попасть на глаза Мисосту, хотя он и подписал прошение в комендатуру. Неизвестно, как он посмотрит, если узнает, что Чока сбежал. Доложит Бештоеву и — до свиданья, «каспулат», как говорят в ауле, все дело пропало.

Лучше всего Чоке явиться на кирпичный завод. Там можно отсидеться в дымоходной траншее.

Апчара писала по-кабардински и то намеками, чтобы никто ничего не мог понять, если записка окажется в чужих руках. В кабардинском обычае есть так называемый язык корней. Крона дерева широко раскидывается под солнцем, радуется, шелестит листвой, шумит на ветру, свистит, колышется, волнуется. А корни? Корни в земле. Они безмолвны и неподвижны. Но свою радость и свое волнение они выражают молчаливым повторением разветвления сучьев, ветвей, всей кроны. Одно выражается в другом, хотя одно на другое не похоже. «Языком корней», языком иносказаний и аллегорий пользуются влюбленные. Апчара в своей маленькой записке показала, что она хорошо владеет этим языком.

С низовий Терека дул сырой, пронизывающий ветер. Бекан и Апчара распрощались с хозяйкой и вышли к двуколке. Ночь чернее черной собаки. Бекан тщетно добивался от своего «благодетеля» сказать: когда приблизительно ждать Чоку? «Не знаю. Дело покажет» — и только. Апчара согласна с этим, если только дело действительно «покажет». Доброволец взял записку, скрутил ее в трубочку и положил в коробку с немецкими сигаретами. Сверточек получился как раз с сигарету величиной. Доброволец обещал одно — из тех продуктов, что они привезли, Чоке достанется немалая доля. А «дело покажет» означало, что Чока не передвигает и ноги. Если его предварительно не подкормить, он не пройдет и пяти шагов — свалится в грязь и погибнет.

Да, доброволец знает Чоку Мутаева. Оказывается, совсем недавно он даже помог ему. Чока, ложась спать, кладет под себя пять кукурузных стеблей. Это заменяет ему матрац. С «матраца» Чока никогда не сползает, да и сползти трудно, потому что люди лежат вплотную, обогревая друг друга. А укрывается Мутаев куском циновки. Эта циновка досталась ему, можно сказать, по наследству. У старика, который попал в лагерь за то, что прятал у себя раненого командира, циновка была молитвенным ковриком. Пять раз в сутки становился старик на циновку и обращал свою молитву к аллаху, умолял всевышнего обрушить на головы немцев самое страшное наказание.

Аллах не торопился, а старик умер. В последние минуты он прохрипел завещание: молитвенный коврик — Чоке Мутаеву. Теперь Чока прикрывался и от дождя и от снега этим ковриком. И вот один заключенный пытался отнять у Чоки циновку. А Чока не хотел ее отдавать. «Ты же доходяга, без нее скорее дойдешь, а я еще на ногах, работаю, она мне нужнее», — говорил тот. В их спор никто не вмешивался. Действительно Чока доходяга, дни его сочтены. Но Федор Мисочка, оказавшийся поблизости, прекратил спор, и Чока сохранил циновку.

Недавно в лагерь поступила партия «новеньких». Это бывшие воины Нацдивизии, отказавшиеся повиноваться Якубу Бештоеву, когда новоявленный «правитель» Чопракского ущелья приказал всем вступить в отряд легионеров. Среди них оказались люди, знавшие Чоку. Их вызывали на допрос, чтобы выяснить, действительно ли Чока Мутаев — начальник партизан. Немцы никак не могли взять в толк, что значит «штаб пастбищ», поэтому Чока все еще оставался в строгой изоляции. Ему не позволяли выходить из цементированной ямы старой бани.

Лагерная администрация пыталась усилить охрану за счет «новеньких», но никто из них не захотел взять в руки оружие против своих. Трое из них были расстреляны «при попытке к бегству». Добровольцев служить в охране немцы нашли среди заключенных, случайно отбитых у конвоя. При наступлении немцев на восток в сопровождении тюремной охраны эвакуировалась партия заключенных — сто человек. Немцы настигли их в пути, немногочисленную охрану перебили, а заключенных не распустили, как следовало ожидать, но завернули в свой лагерь, чтобы разобраться, кто за что осужден. Заключенных держали отдельно в совхозном гараже. Каждый день их водили на работу на железнодорожную станцию. Один раз в день им полагалась даже горячая пища.

В этой отбитой партии оказался Мухтар Казухов, тот самый парашютист-диверсант, которого схватил Чока Мутаев в Долине белых ягнят. Встреча с ним для Чоки могла бы стать роковой. Казухов был самым сведущим консультантом по делам этих заключенных и самым лютым и озлобленным.

Судьба свела Чоку и Мухтара за проволочной оградой как раз в тот момент, когда пленным выдавали кукурузные початки на обед. Мухтара Казухова в этот день лагерная администрация отправляла по требованию комендатуры в Нальчик. Случайно он оказался вблизи от Чоки Мутаева.

Чока сразу узнал его, но сделал вид, что не заметил, и отвернулся. Зато Мухтар не узнал Мутаева. Чока настолько изменился, что не только Мухтар Казухов, родная мать Данизат не узнала бы его. Заросшее черной щетиной лицо изуродовано, в ссадинах, кровоподтеках и гнойных царапинах. Веки воспалены, глаза словно ошпарены кипятком — красные и безжизненные. Руки и ноги почернели, в язвах, одежда вся залеплена грязью, пропиталась навозной жижей и от мороза превратилась в панцирь непонятного цвета.

Мутаев, боясь новой встречи с ненавистным человеком, старался не показываться из ямы. Он узнал о Чопракском ущелье от новеньких и махнул на судьбу рукой. Падение ЧУУ не оставляло надежды на спасение.

Вот почему доброволец не может сказать, когда он вывезет Чоку из лагеря. И сейчас его можно положить вместе с трупами. Доходяг разрешают иногда вывозить и добивать лопатой. Таких он вывозил. Но сколько дней понадобится, чтобы поднять Чоку на ноги, — Федя сказать не мог.