Алим Кешоков - Долина белых ягнят

— Сыночек мой…

— Нана…

Федор стоял, не мешал им.

Это Федор, заметив на ферме всадников, уговорил Чоку переждать где-нибудь, не идти на ферму, чтобы не попасть в руки врага. Это могла быть и лагерная охрана, бросившаяся по их следам. Чока и Федор решили покараулить кого-нибудь на тропе, ведущей к реке. Кто-нибудь придет к воде. Так оно и случилось. Пришла Данизат.

— Сын мой, живой…

Данизат еще не знала, как Чока шел, и дошел ли бы он, если бы не Федор, который не только вывез его под трупами, будто на свалку, но и сам бежал вместе с ним, тащил на себе обессилевшего от голода и болезней Чоку.

Старуха поднялась на берег реки, повернулась лицом к ферме и замахала руками, как крыльями. Ей не пришлось долго звать старика. Бекан увидел знаки и бросился к ней.

— Я думал, мать, что тебя крылья радости поднимут в небо!

Первым старик обнял Федора.

— Беда хотела забрать у меня единственного сына, но ты вернул мне двух. Ты — первый, ты старший сын, Чока — младший, он твой брат. Два лезвия одного кинжала — родные мои сыновья.

Через час Федор и Чока были в пещере у Локотоша.

Бештоев торопился со своим заказом и прислал Мисоста узнать, как идет дело. Бургомистр пожаловал на ферму не только для того, чтобы поглядеть седло. После побега Чоки и исчезновения охранника в лагере произошел переполох. Немцы, обнаружив побег, перешерстили весь лагерь, заставили пленных перебрать трупы в противотанковом рву. Факт побега оказался неопровержимым. Нашлись виновники из лагерной охраны, которых разжаловали и бросили за колючую проволоку.

В поисках беглецов гестаповцы прибыли в аул. Мисост перепугался, думал, что сейчас предъявят ему справку с его подписью и скажут: «Ходатайствовал об освобождении — полезай в душегубку». Но гестаповцы ничего не говорили о злополучной бумаге, которую он легкомысленно подмахнул. Они даже не знали, что Бекан приезжал в лагерь. Мисост убедил немцев, что Мутаев не родной, а приемный сын Бекана и что не станет Бекан укрывать у себя Чоку. Гестаповцы, может быть, и зацапали бы Бекана, если бы Мисост не сказал им: «По заказу главы гражданской администрации Диданов, известный мастер седельных дел, делает редкое седло для генерала Руффа, освободителя Кабарды и Балкарии».

Гестаповцы не рискнули сорвать такой важный акт и оставили Бекана на свободе.

— Как с седлом? Кончаешь? — спросил Мисост, уверенный, что Бекан оценит его услугу.

Бургомистр казался мягким. «Боится, — думал Бекан, — как бы не сочли его соучастником побега, ведь он подписал справку о Чоке». Но истинная причина была в другом. От сына Шабатуко, с которым Мисост виделся у Якуба Бештоева, он узнал о неустойчивом положении на фронтах. Просочились слухи о сплошном потоке войск, идущих по Дарьяльскому ущелью. Под Моздоком советские войска нанесли сильнейший удар и немцы понесли тяжелые потери. Оттуда продолжают поступать раненые в госпитали, размещенные в санаториях Нальчика. Оживление боевых действий на Кавказском фронте связано с переходом Красной Армии в наступление под Сталинградом. Советские войска на Кавказе активными боевыми действиями, видимо, хотят отвлечь на себя силы противника и не дать ему маневрировать. Мисост успокаивал сам себя и Бекана.

— Фура знает об этом. Даже предвидел. Он просто выманивает остатки Красной Армии из укрытий, как сусликов, чтобы прихлопнуть их, как только они выползут из норок… Стра-те-гия!

Бекан слушал внимательно. Вспомнил слова из листовки: «Будет и на нашей улице праздник». Скорее бы поставить на ноги Чоку и Локотоша. Они уже помышляют об уходе. Локотош не раз шутил: «Доедим телка — и в поход». От телятины, от свежего воздуха, от того, что обрели свободу, ребята набираются сил не по дням, а по часам. Локотош уже самостоятельно ходит. Он у них за старшего. Федор Мисочка ухаживает за своими новыми друзьями. Из укрытия пока не выходят. Опасно.

Бекан не знал, что за «стратегия» у Гитлера. Мисост тоже не очень понимал это слово. Он его подслушал у Якуба Бештоева и козырял им теперь для пущей важности.

— Москва стоит? — спросил осторожно Бекан.

— Сровняли с землей. Одни трубы… Но стоит вроде.

Бекан больше не стал расспрашивать, а бургомистру не очень-то хотелось говорить об этом.

— Смотри — заказ к празднику!

Седельщик чуть не спросил: «К какому же это празднику?» — но вовремя спохватился и сказал:

— Пожалуй, да. — Помолчал, подумал и добавил: — Закончу к празднику…

— Бештоев оценит твою услугу. Представит тебя генералу: «Вот кто сделал чудо-седло. Бекан — золотые руки». Мисост краем глаза взглянул на седельщика. — Кабардинцы по голове шапку подбирают, по коню и седло. Тут иначе пойдет. Бештоев так и сказал Кучменову: «Ты упустил жеребца, ты его и найди. Из-под земли достань, но без Шоулоха не возвращайся».

Бекан знает, что Мисосту принадлежала другая идея: соединение в аулах немецких форм хозяйствования с патриархальным укладом кабардинцев. «Ничто так не подходит нам, как десятидворка, — говорил на сходе Мисост. — От века кабардинцы держались каждый своего рода. В роду от пяти-шести до десяти-двадцати дворов. Поэтому надо взять как хозяйственную единицу — род или два, смотря по количеству дворов в одном роду». Говорят, немецкий генерал похвалил Мисоста и назвал его мудрым стариком. Ему поручили распределить колхозную землю по десятидворкам, но только не давать земли тем, кто не выполняет обязательств по отношению к германским властям, нарушает распоряжения германских властей или является политически ненадежным или неподходящим для индивидуального землепользования. Землю стали делить на полосы с тем, чтобы каждая десятидворка обрабатывала свою землю сообща.

— Азрет не заезжал к тебе? — спросил бургомистр седельщика.

— Заезжал.

— Да. Трудное дело. Якуб требует — приведи ко мне Шоулоха, а иначе не возвращайся. Объявил вознаграждение тому, кто найдет элитного жеребца, — пять тысяч рублей.

— А ты не ищешь?

— И я ищу. Но скорее не жеребца, а кобылку. Ищу, кто написал вот эту бумажку. — Мисост извлек из-за пазухи тетрадный листок, испещренный ученическим почерком, и протянул его седельщику. — Читай. Висела на двери сельской управы.

Бекан нехотя взял бумажку, прочитал первые строки. Он узнал листовку, узнал и почерк. Небрежно вернул листок:

— Без очков не вижу.

— Воллаги, видишь. — Мисост не мог больше играть в благодушного бургомистра, приехавшего по поручению Якуба с одной-единственной целью — проверить, как выполняется заказ правителя. — Если ты слаб глазами, как наносишь насечку на позументы и стремена? Все ты видишь, старик. Разве этот почерк тебе ничего не говорит? Это — рука Апчары, твоей будущей снохи. Я установил это точно. Взяли кипы школьных тетрадей. Двое суток сличали. А я и так догадывался. Ну вот, Бекан, посмотри теперь на себя, каким волком ты выглядишь. Из лагеря бежали люди — незримые следы ведут к тебе, в твое логово. Исчез в горах жеребец Шоулох — говорят, от Бекана он не скрылся. Листовки стали обнаруживать то на дверях сельской управы, то на столбах у мечети, подозрение падает на твою… правда, еще не сноху, и дай бог, она не будет ничьей снохой… Но знающие люди опять показывают на тебя: ищи там!