Александр Коноплин - Поединок над Пухотью

— Ты идешь не один, — сказал капитан Ухов, — одновременно посылаем три группы. Для верности…

Стрекалов понимал и это.

— Группа твоя маловата, — сказал ему командир саперной роты, — а то бы дал тебе самого лучшего подрывника.

— Зато даем тебе рацию, — сказал начальник связи. — У других нет. Не хватило… И радиста. В случае чего… в случае, если он не сможет, будешь передавать сам. Дело нехитрое, к тому же, говорят, ты с этим делом знаком…

— Знаком, — подтвердил Стрекалов. — Не так чтобы очень, но передать, если нужно, могу.

— Особенно не злоупотребляй, батареи береги. Сам не садись — мы знаем почерк радиста, твой не знаем. Без надобности не садись… А вообще, радиста береги как зеницу ока. Дело знает, но сам зеленый.

— Необстрелянный? — встрепенулся Стрекалов. — Зачем же такого…

— А где взять другого? Мятлову ты сам не возьмешь…

— Не возьму, — согласился Сашка.

— И это известно. — Начальник связи засмеялся. — А кстати, почему? Что ты имеешь против женского пола? Воюют они не хуже нас с тобой…

Стрекалов молчал. Перед ним в который уже раз всплыло посиневшее от удушья лицо Вали Рогозиной, ее открытые, подернутые мутной пеленой глаза…

— Их посылать нельзя, — сказал он угрюмо.

Стрекалов вздохнул свободней, поняв, что ему сказали все, что должны были сказать, и теперь слово остается за ним. Однако его еще долго не отпускали из штаба, расспрашивая о родных, записывая домашний адрес, и военврач, невысокая полная женщина, ласково глядела на него и совала ему в карман плитку американского шоколада.

— Братишка у меня дома остался… Уж очень на тебя похож!

От врача пахло земляничным мылом и карболкой.

На батарею Стрекалов пришел, когда расчет спал. Расход на него Уткин не оставил — был уверен, что Сашка голодным не останется. Повар Лешко, хоть и не был Сашкиным земляком, сжалился и дал порцию картофельного пюре да еще сдобрил его куском комбижира. Потом Сашка помог ему написать письмо любимой и за это получил миску аппетитных поджарок со дна котла. Только когда на кухню пришли Осокин и Грудин чистить картошку, Стрекалов покинул гостеприимный кров и отправился к себе в землянку.

Ночь давно уже перевалила за половину, полная круглая луна висела над притихшим миром, и Убойный, похожий издали на тонущий корабль, устремлял на запад задранную кверху корму.

— Стой! Кто идет?

По голосу Сашка узнал Моисеева. Тот стоял на крыше землянки прямо над печной трубой.

— Не сварись! — предупредил Сашка. Моисеев не ответил — он грелся. Стрекалов нырнул в душное тепло землянки, отворил дверцу печки, долго и старательно раздувал угли. Дождавшись, когда поверхность углей осветилась прыгающими голубоватыми язычками, затолкал в печку охапку соломы и плеснул бензином. Огонь ухнул, шибанул из дверцы наружу, осветив земляные стены и торчащие из-под шинелей босые ступни.

Еще с минуту Стрекалов не ложился — склонив голову набок, слушал, как наверху матерится Моисеев, потом снял шинель, сапоги. Коснувшись щекой соломенного изголовья, он мгновенно уснул, будто нырнул с высокого берега в теплый пруд с запахом лилий и желтых кувшинок.

Солдатские сны бывают трех видов: про хлеб, про дом и про любовь. Когда Сашка бывал сыт, сны его вертелись вокруг одной темы. Обнимал он чаще всего радистку Мятлову, веснушчатую, грудастую и, как говорили знающие люди, весьма доступную девицу, и реже Соню Довгань. Наяву он о ней почти не вспоминал — любовь их была суматошная, с редкими и короткими встречами, когда жаркая, как парная баня, когда и не очень, с расставаниями без слез и муки, Разбуженный криком «подъем!», он еще несколько мгновений чувствовал на губах ее поцелуи, похожие на вкус ландрина. Чтобы окончательно проснуться, разделся до пояса и с минуту обтирал снегом распаренное духотой тело.

Рядом, поеживаясь от холода, стоял на посту Богданов.

— Опять в штаб пойдешь?

— Ага. В тылы надо. Продукты получать, личное оружие. Еще в Особый отдел заглянуть велели… — Глебу он мог позволить слегка прикоснуться к своей тайне.

— Инструктаж! — Глеб понимающе кивнул. — Значит, верно, что тебя на задание взяли. Везет же людям!

— Откуда насчет задания знаешь? Догадался?

— Телефонист разболтал. Уткина сперва хотели, да капитан Лохматов отсоветовал. Предложил тебя. Ты ведь в разведке служил… — Он подошел ближе. — В тыл врага, Сань, да? А ты с парашютом прыгал?

— При чем тут парашют? Хотя… если надо, сумеем.

Стрекалов был не просто рад — он был, что называется, на седьмом небе от счастья. Разумеется, пошуровать денек-другой в немецком тылу не бог весть что, но в его теперешней, бедной событиями жизни даже такое пустяковое задание — подарок судьбы. В том, что задание пустяковое, Сашка ни минуты не сомневался. Захватить «языка» куда опасней. Не сомневался он и в том, что выполнит все, что ему поручили, и был поэтому совершенно спокоен.

— Везучий ты, — сказал Богданов, — мне бы так-то…

— Да, наверное, везучий. — Стрекалов вытерся полотенцем, надел гимнастерку, шинель, туго затянулся ремнем. — Если есть письма, давай, отдам почтарю.

Богданов с готовностью протянул шесть помятых треугольничков.

— Сань, а мне с тобой нельзя? Конечно, я понимаю, но… если там разговор будет насчет напарника, так ты не забудь…

— Не забуду, — пообещал Стрекалов.

В тылах ему выдали сухой паек не на двое суток, а на четверо. Кроме него, на складе отоваривались еще человек десять. Кладовщик ПФС — вредный дядька — долго держал Сашку перед запертыми дверями, потом открыл и, придерживая дверь коленом, потребовал накладную.

— Подпись неразборчивая, — сказал он, подозрительно глядя на Сашку поверх очков.

— Сам делал, — сказал Стрекалов. Сзади засмеялись. Кладовщик обиделся и вернул Сашке накладную, пропустив вперед какого-то старшину.

— Вот змей! — усмехнулся старший сержант с лицом, изрытым оспой, кривым боксерским носом и белым шрамом через весь лоб. — Пойдем, земеля, посидим в сторонке. Теперь ты, надо понимать, за мной будешь. Давай знакомиться. Семен Драганов с Николаева. — Он присел на пустые ящики из-под свиной тушенки. — Здесь с октября. Пулеметчиком определили. До этого служил в сто сороковом непромокаемом. — Под распахнутой, несмотря на мороз, шинелью на его груди виднелись медали.

Подошли еще двое, остальные жались у двери, нетерпеливо заглядывая в замочную скважину.

Из дверей склада вышел наконец старшина, бросил мешок с продуктами солдату, должно быть, напарнику, сказал, вытирая руки полой шинели:

— Ну и глот! Вы, ребята, когда получать будете, глядите в оба. Мне вместо тушенки горох хотел подсунуть.

Сержанты заволновались.

— У тебя в накладной чего? — спросил Драганов, беря в руки накладную Стрекалова. — Комбижир? Так и есть. Беги к начальнику ПФС, пускай на шпиг переделает. Еще чего? Галеты. Это можно оставить. Сахар-песок… Лучше кусковой. Хлеб, концентраты… Концентрат не бери. Что ты его, грызть там будешь? А хлеб бери весь. Промерзнет, да ничего, сожрете. Еще что? Консервы рыбные. Бери на всякий случай. Вот: свиная тушенка! Шесть банок… Это что же, вас на четверо суток упекут? Сейчас проверим. Ну точно, четверо суток будешь нежиться. Повезло!