Анатолий Кудравец - Сочинение на вольную тему

Землянки были пусты. В трех никто не жил с тех пор, как их покинули партизаны. Четвертая была превращена в отхожее место. В пятой, самой большой, еще не успел выветриться спертый дух недавнего человеческого пристанища. На нарах — свежая, неперетертая солома, в железной печке — покрытые сизым пеплом уголья, у порога — сухие дрова. Видно было: землянку покинули недавно, день или два назад. О том же говорили и следы, что вели от землянки к кринице.

Игнат с лейтенантом Галабурдовым стояли возле сучковатой, наклоненной в сторону болотца ели. Росла она на небольшом взгорке, у подножия которого, в нише, прикрытой нависшими корнями, и начинала свою жизнь криничка — маленькое, размытое песчаное блюдце, до краев полное прозрачной воды. Из блюдца через узенькую промоину вода уходила под снег, пряча от неопытного глаза свою живую беспокойную силу.

— Теперь они снова затаятся месяца на два, — с сожалением произнес Галабурдов.

— Считай, до весны. Ага, до весны… Я вот шел за волком. Он свернул направо вон там, — Игнат показал на старые ивы. — Оно можно было и мне обойти стороной, но если по-мужски, то уж больно хотелось дознаться: какому это доброму человеку не сидится в тепле, кого это занесло сюда? Были подозрения и на Стася Мостовского.

— И вы один?..

— Вопщетки, когда-то, в самом начале войны, командир мой, лейтенант Зеленков, говорил: на танк идут в одиночку. А у меня к Стасю своя претензия. Да и с ружьем я, два ствола. А из дому выходил еще и с собакой. Это потом все переигралось.

— Могло и хуже переиграться. Хендэ хох унд зибен-зибен!

— Могло? Может, и могло, — Игнат почесал в затылке. — Я тебе скажу, это теперь тут стало людно, а когда-то, аж до самой войны, тут дайжа и медведи водились. Небольшенькие, рыжие, у нас их мурашниками зовут. И один раз было так: пошли заготавливать дрова Сыромолот Ясь и Пац Михайла, оба из Гоноратова, соседи. Что наготовили, а это разошлись еще поглядеть сушняка. Сыромолот идет и видит большой муравейник, а из него, изнутри, бытта кто мусор выкидывает. Подождет да и подбросит вверх, подождет да и подбросит. Бытта баба на ветру просо веет. Ясь человек любопытный, да и каждому захотелось бы глянуть, что там такое творится. Приблизился к муравейнику, а там внутри, бытта дитя в куче песка, медведик, муравьев теребит. Закопался так, что и головы не видно, занятие, вишь, интересное. Ясь сразу смикитил: добрый кожушок женке будет. Решил человек накрыть медведика в яме, которую тот сам себе выкопал. Ясь был мужчина кило на восемьдесят, а сколько там того медведика! Для порядка он тюкнул его обушком по темени, а потом и сам навалился сзади. И что вышло? Видать, слабо тюкнул или обух скользнул по кости, у медведя на лбу она крепкая, как металл. Кто же любит, чтоб его обнимали сзади, а тем более зверь. Медведик не захотел стоять спиной к человеку, повернулся мордой. Так выглядел маленьким, с овечку, а как встал на ноги, то и до подбородка достает. Смуродом дышит. И что погано — лапы норовит пустить в работу. Ясь оттолкнул его несколько раз, да видит — не полоса, крик поднял. Хорошо, что Михайла не очень далеко отошел. Подбегает, а они борухаются, человек и медведь. Медведь-таки добрался лапой до затылка Яся, гребанул и шкуру вместе с волосами, как рукавицу, на нос надел. Михайла человек бывалый, без ножа в лес не ходил. Он и саданул медведю под лопатку. А потом давай уже Яся спасать. Вывернул назад волосы, разорвал нательную сорочку, перевязал наскоро да в больницу.

— Все это так, — засмеялся лейтенант Галабурдов и серьезно спросил: — А был бы тот Ясь один, а?

— Задрал бы его медведь. Как пить дать задрал бы, — с твердой уверенностью и вроде оживившись проговорил Игнат. — Это ж медведь. Если попустился в самом начале, все, хана. Да и так… Кому это нравится, чтоб с живого шкуру сымали и на кожух пускали? А на танк идут в одиночку, лейтенант.

Лейтенант Галабурдов с интересом и теплотой поглядел на Игната, грустно улыбнулся:

— И все-таки лучше идти с пушкой. — В его веселых навыкате глазах была озабоченность: он не знал, что докладывать капитану, своему начальнику.

Игнат сидел за столом, обедал. Редко ему выпадало обедать дома и так спокойно, все на бегу, всухомятку — либо на мельнице, либо в поле, либо в лесу…

Щи хорошо упрели в жарко натопленной печи, из нее густо пахло жареным мясом, однако мяса Марина сегодня не подала, приберегает на пасху. Ну да как она решила, пусть так и будет. Бог богом, а люди людьми. Хочется сделать себе праздник — вот и изворачиваются, ищут где только можно.

Хата была вымыта, выскоблена, свежей побелкой отсвечивали печь и потолок, окна блестели чистыми стеклами. Игнат ел и сквозь эти прозрачные стекла смотрел на улицу. Сад, за садом — заплот, за заплотом дорога, Тимохов двор… Оттуда порывами замахивало дымом: Тимох жег на сотках летошний картофляник. Огонь то разгорался, белые клубы взвивались вверх, то захлебывался от сырой ботвы, и тогда шлейф дыма наползал с соток на улицу.

«Жмот. Жалеет капнуть керосина, сам задыхается и людей душит», — беззлобно подумал Игнат про соседа, когда ветер снова повернул в эту сторону и чернота поползла через улицу в огород. Наползла, заслонила все, даже ближняя к окну яблоня видна была только снизу, у самой земли.

Дым тотчас же растаял, будто осел на землю, и тогда Игнат увидел на улице напротив своего дома двоих: один с автоматом, другой с карабином. Первого, высокого, он узнал сразу: это был Стась Мостовский. Второго не узнавал. Они направлялись к нему во двор и смотрели на его хату.

Игнат съехал с табурета, махнул за дверь. Марина заканчивала мыть полы в сенцах.

— Меня нет дома, — бросил он сдавленным голосом, взлетел по лестнице на чердак, откинул лестницу от стены.

Марина ничего не понимала, почуяла только: случилось нечто неожиданное. На крыльце послышались голоса, и вслед за тем в сенцы вошли Стась Мостовский и молодой, с черными усиками хлопец.

— Не ждали? — спросил Стась с нервной ухмылочкой, правый уголок губ дернулся. Губа у него дергалась и до войны, а теперь это стало заметно еще больше.

— Не ждали, — скорее удивленно, чем испуганно, ответила Марина и перевела взгляд со Стася на его спутника. Это был совсем еще мальчишка с нежным лицом и светлыми голубыми глазами. «Сколько ж тебе годков?» Марина узнала его. Это он просил у нее хлеба. Только ночью выглядел гораздо старше.

Она стояла над помойным ведром с грязной тряпкой в руках, с засученными по локоть рукавами, с подоткнутой спереди, чтоб не захлюпаться, юбкой. Уловила напряженный, сосредоточенный взгляд Стася на своих оголенных ногах и испуганный, мгновенный, как блеск молнии, взгляд его напарника. Выкрутила тряпку над ведром, вытерла руки о фартук, провела ими от поясницы вниз, и фартук вместе с подолом юбки как бы сам по себе соскользнули, скрыв ноги.