Михаил Стельмах - Большая родня

И когда тронулись подводы, он заговорщицки начал коситься на коренастого. Тот и себе подмигнул ему, а недалеко от полиции прошептал:

— Не пугайтесь, оказавшись на этом дворе. Через пять минут поедете себе на ярмарку.

— Спасибо, господин полицай, — растянул рот в широкую улыбку.

— Носи на здоровье.

Подводы въехали во двор полиции. Дежурный, стоя на крыльце, лениво посмотрел на обычную картину и не двинулся с места, но когда полицаи вошли в гараж — забеспокоился:

— Кто там распоряжается? — настороженно позвал.

— Чего орешь, как на ярмарке? Не видишь — свои. Привезли тебе подарки, — медленно подошел Пантелей Желудь с Алексеем Слюсарем к полицаю. — Начальник ваш у себя?

— В кабинете сидит.

— Скажи, что приехали к нему с важным пакетом, — устав зевнул Пантелей и кончиком пальца перекрестил рот.

— Сейчас скажу.

И только повернулся служака к двери, как всю усталость и уважение смело с партизана. Одним взмахом он мертвой хваткой охватил голову дежурного, и тот бессильно ударился теменем в сильное плечо Пантелея. Связанного, с забитым ртом полицая Пантелей положил возле ступенек, а сам с автоматом наготове встал недалеко от двери. Скоро зашмыгали машины, вот одна покатила к воротам, и Желудь, махнув рукой кабанникам, мол — удирайте скорее, побежал к гаражу. Он еще успел забросить на грузовик мотоцикл и на ходу вскочил в кузов.

Из дома полиции уже бегут полицаи, и Пантелей, опираясь локтем на кабину, бьет длинной очередью в растерянную полубезоружную отару, которая сразу же рассыпается по всем закоулкам двора.

Машины, подпрыгивая, на полном ходу мчат по ухабистой мостовой, обгоняют подводы с кабанниками, которые со всей силы хлещут кнутами лошадей, и Пантелей, смеясь, весело бросает им:

— Спасибо, что партизанам послужили! Ярмаркуйте на здоровье.

Но тем, видно, не до ярмарки — гонят лошадей подальше от базарной площади и исчезают за крутым поворотом…

На опушке заправили машины, закурили.

— Дадим, хлопцы, круг, чтобы сбить врага с толку. А то, чего доброго, нападут на след и свалятся к нам в отряд, как снег на голову. Даром эту затею не попустят. Как вы думаете? — пытливо взглянул на партизан Пантелей.

— Можно и круг дать, — согласились. Почему было не согласиться после хорошего нападения? — Дорогу же хорошо знаешь?

— С завязанными глазами найду. Вы еще не знаете меня! — вынул изо рта трубку.

— Ты и к своей девушке с завязанными глазами ходил? — поинтересовался Слюсарь.

— Нет, она у меня такая красивая, как весна, — взгляд не оторвешь.

Партизаны улыбнулись, полагая, что Пантелей снова что-то придумает, но он неожиданно задушевным голосом, будто вздыхая, промолвил:

— Эх, и девушку же я выпестовал, хлопцы! Кончится война — приедете ко мне и сами увидите, какое счастье может достаться человеку. При ней я даже на водку смотрю как на врага проклятого… Ну, поехали, время! — легко вскочил в кабину первой машины.

Глухими, только ему известными лесными дорогами повел Пантелей небольшую колонну. Вера в свое воинское счастье глубоко укоренилась в душе партизана. Но это была не слепая вера. Каждое нападение он тщательно обдумывал, избирая своими спутниками неожиданность и смелость, которые переходили границы возможного.

«Если бы мы с фашистом просто воевали, давно нас танками передавил бы. А мы воюем по-партизански — значит, почти по-научному, а иногда и выше. Здесь слились и наука, и догадка, и наша ненависть. Вы еще не знаете нас!» — любил повторять в кругу своих товарищей.

Теперь его потянуло в те леса, где начал партизанить. Хотелось хоть одним глазком глянуть на старый лагерь, вспомнить минувшие боевые дни и вместе с тем захватить несколько авиабомб, чтобы можно было из них вытопить тол. Потянуло так сильно, как тянет птицу в родное гнездо, и в памяти перебирал волнительные картины, которые проплывали друг за другом, окутанные живым сиянием широкого сердца, согретые искренним теплом молодости. Незабываемое ему ярче виделось с расстояния времени, ибо время стирало то огромное напряжение, когда глаз в час боев и испытаний лишь молниеносно вбирает в себя разрозненные картины, не систематизировано бросает в глубь пережитого. А спустя время они всплывали неожиданно, как промытые грозовым дождем. Так с расстояния времени нам становятся дороже и детство, и молодость, и первые встречи, и друзья. Так воспоминания про солнечный весенний луч и первый подснежник согревают и радуют нас в зимние дни.

Под вечер Пантелей увидел те леса, отдельные деревья, мимо которых не раз проходил, которыми не раз любовался. Вот и дуб стоит, разбитый грозой, почерневший в середине, а не засыхает — на узловатых ветках шумит жилистая резная листва, желтеют точеные желуди, находят приют певчие птицы. Осторожно спускает машину в овраг и замирает от неожиданности: напротив него, целясь из автомата, стоит Степан Синица.

— Степан! Это ты?! — соскакивает на землю и бежит навстречу молодому партизану.

— Пантелей Иванович! Откуда вы? Где же?.. А мы уже думали… — растерянно и радостно светится черное лицо Степана. — Дмитрий Тимофеевич живой?

— Живой, Степан! — подбегает Слюсарь. — Откуда же ты здесь взялся?

— Все наши отряды пришли сюда. Правда, лагеря стоят ближе к опушке — фашисты старые места облили какой-то жидкостью, которая сжигает живое тело. Варич как-то схватился за выдубленную кожу, так вся рука покрылась волдырями. Еле заглушил. Чисто шкура обгорелая. Мучится парень. Врач говорит, что месяца два поносится с раной.

— Значит, все соединение здесь?

— Конечно! Хозяева возвратились в район. Ну и дали мы чёса фашистам: били, били, а потом еще и в Буге топили. Иван Васильевич такой план разработал, что его сразу же, почти без поправок, утвердил подпольный обком. Товарищ Савченко тоже принимал участие в боях.

Партизаны со Степаном пошли в лагерь. Пантелей с наслаждением слушал все новости, узнал, что здесь и Югина, и Андрей, и Ольга, и сам собою не мог нахвалиться в душе, что заскочил в овраг.

«Как обрадуется Дмитрий Тимофеевич, когда привезу ему такую весть, — и улыбнулся, представляя радость своего командира. — Ей-право, ты, Пантелей, молодец…»

Чем ближе он подходил к лагерю, тем больше встречал знакомых партизан, обнимался, целовался, шутил и обрастал живым подвижным коловоротом.

— Пантелей, это ты!? — изумленно застыл на миг дед Туча, который как раз топором тесал древесину.

— Нет, не я, дед Хмара.

— Откуда же тебя принесло?

— С того света, деда, с самого рая. Вы еще не знаете меня!

— А как там жить, в раю?

— И не спрашивайте: плохо. Водки не дают, самогон не гонять, пива нет, курить трубку нельзя — головы у ангелов очень слабые, от дыма сразу же мигрень нападает.