Богдан Сушинский - Черные комиссары

– Именно так все и было. Тем более что из-за болотистого оврага наш участок выделается своим уступом в сторону противника.

– Во время отхода в тыл подразделений стрелкового корпуса многие ваши бойцы тоже готовы были присоединиться к ним, чтобы вернуться на левый берег, – заметил старший политрук. – Эти тыловые настроения все еще сохраняются?

– Это не тыловые настроения, комиссар. Они все еще чувствуют себя пограничниками и хотели вернуться на вверенный им пограничный рубеж.

– А что, пограничников можно понять. Когда мы захватывали этот плацдарм, то верили, что получим подкрепление, очистим от войск противника весь западный берег и погоним их дальше, в сторону Сулинского гирла, – молвил Кощеев, как бы принимая полемический удар на себя. А теперь во всем нашем «великом дунайском стоянии» просматривается какая-то вселенская безысходность.

Комендант плацдарма терпеливо выслушал его до конца, тяжелым взглядом прошелся по остальным офицерам, выявляя охочих к словоизлиянию, и только потом объявил, что считает «работу окопного симпозиума закрытым». Затем вкратце пересказал беседу с командующим и добавил:

– Теперь мы знаем план отхода, а главное, его дату. Как знаем и то, что подкрепления нам ждать неоткуда. Поэтому к черту все излишние эмоции, и сражаться мы должны так, словно после очередной атаки врага мы сами пойдем в наступление и будем гнать его, гнать… Отныне – никаких контратак, а в рукопашные вступаем только в своих собственных окопах. Вот теперь нам уже действительно нужно выжить и продержаться.

– Бойцы должны знать дату отхода? – поинтересовался Кощеев.

– Ни в коем случае. И не только потому, что ожидание срока отхода бьет по психике. Будут знать все бойцы, может узнать и противник, поскольку от захвата языка никто не застрахован. Поэтому пока что десантники должны знать только одно: завтра мы получим солидное подкрепление и погоним румын к большому водному рубежу, Сулинскому гирлу, на котором удобно держать оборону и на котором основательно закрепимся.

– Будем считать это дезинформацией противника, – поддержал его комиссар батальона.

– Ну, а с ротой пограничников, – направил комендант свой взгляд на Багрова, – мы поступим таким образом: один взвод остается в первой линии обороны, мощь которой мы усилим за счет пулеметных точек, гранат и бронебойных ружей, а два взвода отойдут на тридцать метров в тыл и создадут второй рубеж. Поскольку на создание сплошной линии окопов нет ни сил, ни времени, каждое отделение должно обустроить свой пункт сопротивления, с окопом и небольшим блиндажом. Но с таким расчетом, чтобы между ними существовали визуальный контакт и огневая поддержка.

– По науке вторая линия обороны должна закладываться… – начал было начальник штаба, однако комбат прервал его:

– По нашей науке эта линия будет заложена в тридцати метрах, чтобы в случае прорыва врага к окопам первой линии, можно было эффективно истреблять его и вообще, подключаться к бою. На вас же, Багров, возлагается и круглосуточное патрулирование плацдарма. Кому, как не пограничникам, охранять его рубежи? И еще. Шестерых бойцов, которые охраняют восточную оконечность мыса и пристань, мы перебросим на передовую, хоть какая-то свежая сила появится. Пятерых легкораненых тоже поставим в строй, а само восточное побережье поручим охранять двум бронекатерам.

Распустив свой «окопный симпозиум», капитан поднялся на небольшой пригорок, улегся во все еще сочную зеленую траву и с каким-то непростительным для солдата душевным умилением смотрел на изгиб реки, на островок, застывший между двумя берегами, словно выброшенный на мель и охваченный растительностью кораблик; на видневшиеся где-то вдалеке крыши крестьянских строений. Над мысом, над речным затоном, да, казалось, над всем миром проявлялась какая-то, вполне осязаемая, солнцем дарованная благодать, под сенью которой хотелось впадать в безумие от восторга и в то же время исступленно молиться в порыве раскаяния. И жаворонок, зависший прямо над охваченным блаженством и блажью человеком, солировал в эти минуты только ему…

– А ведь каждый час, проведенный в таком умилении, приближает нас к уходу на тот берег, – донесся до капитана сквозь полуденную дрему архиерейский бас Владыки.

– Не люблю предаваться подобной философии. Всякий раз вспоминается через все детство мое прошедшее, «жизнерадостное» восклицание нашего богомольного соседа, который, глядя на закатное солнце, крестился, кланялся и произносил: «Что ни день, то ближе к смерти! Слава же Тебе, Господи, что еще один день прожит!».

– Вот и у меня тоже неприятная весть, – без видимой связи сменил тему старший лейтенант. – Пока мы совещались, фрицы увели к себе моего краснофлотца, Солодова, из первого взвода.

– Что значит: «увели к себе… краснофлотца»? – медленно приподнялся Гродов. – Он что, баран, чтобы его просто так взяли за рога и увели? Его взяли в плен, захватили как «языка»?

– Можно сказать и так. Рядом с моими позициями, в плавнях, озерце есть, стоящее, по-настоящему рыбное. Так вот, Солодов с Мелешиным вчера наловили рыбы для кухни. Сегодня повар снова попросил свежей прибавки к рациону… Пока Мелешин уносил на позиции ведро с окуньками, немецкая разведка земляка его утащила. Мелешин слышал, как уже из глубины плавней земляк успел крикнуть: «Немцы меня, немцы!..». Но это все, что он мог услышать. Винтовка его так, рядом с удочкой, и осталась.

– И к чему весь этот сказ? – мрачно поинтересовался комбат.

– Чтобы, значится, поставить в известность. А еще подумалось: хорошо, что мы не объявили бойцам о дате отхода. Вы словно бы предвидели, товарищ капитан.

– Штатные разгильдяи они у тебя, старший лейтенант, а не краснофлотцы. И ты среди них – первый штатный разгильдяй. У тебя, что, со стороны плавней заслоны не выставлены?

– Дык, выставляем в основном по ночам. Днем румыны в плавни не суются. С позиций озерца не видать.

– А по ночам – тем более не суются. Какой идиот ночью по трясинам пойдет? Однако пришел ты ко мне не за тем, чтобы нотации выслушивать. Прямо говори: хочешь ночью послать группу, чтобы отбила твоего Солодова?

– Дык, все правильно, с этим и пришел, – потупив взгляд, пробормотал Владыка. Но даже негромкое бормотание его могло показаться приглушенным камнепадом. – Пять добровольцев уже есть. Ночью пойдем на поиск.

– Не зная, где он содержится, какая охрана? Не приходило в голову, что немцы только того и ждут, чтобы использовать этого пленника как приманку, рассчитывая на ваши амбиции?

– Что же делать? Не оставлять же его в беде!

– Вся война, старший лейтенант, именно на этом, на беде человеческой, и держится. Кому-то суждена гибель, кому-то госпиталь или плен…